Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Древний міръ былъ въ непримиримомъ противорчіи съ Христіанствомъ: не только тогда, когда Христіанство боролось съ многобожіемъ, но и тогда, когда государство называло себя Христіанскимъ. Міръ и Церковь были дв противныя крайности, которыя взаимно другъ друга исключали въ сущности, хотя терпли другъ друга наружно. Язычество не уничтожилось съ многобожіемъ. Оно процвтало въ устройств государственномъ, въ законахъ, въ Римскомъ правительств, своекорыстномъ, бездушномъ, насильственномъ и лукавомъ; въ чиновникахъ, нагло продажныхъ и открыто двоедушныхъ; въ судахъ, явно подкупныхъ и вопіющую несправедливость умвшихъ одвать въ формальную законность; въ нравахъ народа, проникнутыхъ лукавствомъ и роскошью, въ его обычаяхъ, въ его играхъ, однимъ словомъ, во всей совокупности общественныхъ отношеній Имперіи. Константинъ Великій призналъ правительство Христіанскимъ, но не усплъ его переобразовать согласно духу Христіанскому. Физическое мученичество прекратилось, но нравственное осталось. Великое дло было — законное и гласное признаніе истины Христіанства; но воплощеніе этой истины въ государственномъ устройств требовало времени. Если бы преемники Константина были проникнуты такимъ же искреннимъ уваженіемъ къ Церкви, то, можетъ быть, Византія могла бы сдлаться Христіанскою. Но ея правители по большей части были еретики или отступники и угнетали Церковь, подъ видомъ покровительства, пользуясь ею только, какъ средствомъ для своей власти. Между тмъ самый составъ Римской Имперіи былъ таковъ, что для правящей ею власти едва ли возможно было отказаться отъ своего языческаго характера. Римская власть была отвлеченно-государственная; подъ правительствомъ не было народа, котораго бы оно было выраженіемъ, съ которымъ его сочувственныя отношенія могли бы устроивать лучшую жизнь государства. Римское правительство было вншнею и насильственною связью многихъ разнородныхъ народностей, чуждыхъ другъ другу по языку и нравамъ и враждебныхъ по интересамъ. Крпость правительства основывалась на равновсіи народныхъ враждебностей. Насильственный узелъ связывалъ людей, но не соединялъ ихъ. Всякій общественный и мстный духъ, которымъ дышетъ и держится нравственность общественная, былъ противенъ правительству. У народовъ остались родины, но отечество исчезло и не могло возникнуть иначе, какъ изъ внутренняго единомыслія. Одна Церковь Христіанская оставалась живою, внутреннею связью между людьми; одна любовь къ небесному отечеству соединяла ихъ; одно единомысліе въ вр вело къ сочувствію жизненному; одно единство внутреннихъ убжденій, укрпляясь въ умахъ, могло со временемъ привести и къ лучшей жизни на земл. Потому, стремленіе къ единомыслію и единодушію въ Церкви было полнымъ выраженіемъ и любви къ Богу, и любви къ человчеству, и любви къ отечеству, и любви къ истин. Между гражданиномъ Рима и сыномъ Церкви не было ничего общаго. Христіанину оставалась одна возможность для общественной дятельности, которая заключалась въ полномъ и безусловномъ протест противъ міра. Чтобы спасти внутреннія убжденія, Христіанинъ Византійскій могъ только умереть для общественной жизни. Такъ онъ длалъ, идя на мученичество; такъ длалъ, уходя въ пустыни, или запираясь въ монастырь. Пустыня и монастырь были не главнымъ, но, можно сказать, почти единственнымъ поприщемъ для Христіанскаго нравственнаго и умственнаго развитія человка; ибо Христіанство не уклонялось умственнаго развитія, но, напротивъ, вмщало его въ себ.

Вслдствіе такого порядка вещей, вопросы современной образованности не могли имть характера общественнаго, потому и философія должна была ограничиться развитіемъ внутренней, созерцательной жизни. Интересъ историческій, который основывается на интерес общественномъ, также не могъ входить въ ея сферу. Нравственные вопросы касались ея также только въ той мр, въ какой они относились къ одинокой внутренней жизни. Но вншняя жизнь человка и законы развитія отношеній семейныхъ, гражданскихъ, общественныхъ и государственныхъ, почти не входили въ ея объемъ. Хотя общія начала для этихъ отношеній находятся въ ея общихъ понятіяхъ о человк, но они не получили наукообразнаго вывода. Можетъ быть, общія нравственныя понятія тмъ чище и глубже раскрывались въ одинокихъ умозрніяхъ монастырей, чмъ мене къ нимъ примшивались временныя мірскія вліянія. Но ихъ внутренняя чистота и глубина не имли той полноты наружнаго развитія, какой требовало бы отъ нихъ другое время и другое состояніе вншней образованности.