Полное собрание творений. Том I. Трактаты и гимны

41. В девятой и последней книге он постарался излить остаток своей неприязни [к эллинам] на спартанцев, он сделал все от него зависящее, чтобы лишить их город воспеваемой [и поныне] победы и славного их подвига при Платеях. Ибо он пишет, что сначала спартанцы боялись, как бы афиняне не были убеждены Мардонием оставить эллинов, и уже укрепили Истм в надежде защитить Пелопоннес; они уже не заботились о других эллинах, не обращали на них внимания, справляя всенародные праздники дома, насмехаясь над афинским посольством и ведя с афинскими послами пустопорожние речи[1117]. Как же тогда получилось, что пятьсот спартанцев выступили к Платеям, причем каждый в сопровождении семи илотов? Как получилось, что они пошли на столь большой риск и, одержав победу, сразили столькие мириады варваров? Послушаем его достоверное объяснение: «Случилось так, – говорит он, – что некто Хилей из Тегеи, будучи связан узами дружбы и гостеприимства с некоторыми из эфоров, убедил их отозвать войска, говоря, что стена поперек Истма может оказаться бесполезной для пелопоннесцев, если афиняне заключили союз с Мардонием»[1118]. Так что выходит, что именно этот случай увел Павсания и его силы из Платей; и если бы какое-то частное дело удержало этого Хилея в Тегее, то эллины бы не выжили.

42. И опять, он никак не может решить, как же ему обходиться с афинянами; постоянно он крутит этим городом: то так его положит, то этак, то до небес вознесет, то в грязь втопчет. Он говорит, что они спорили с тегейцами о праве возглавить левый фланг, и в результате предоставили спартанцам решать, кто достоин этой чести, а те удовлетворили их честолюбие; итак, начав с упоминания о Гераклидах и подвиге афинян в битве против амазанок, упомянув погребение ими пелопоннесцев, павших под Кадмеей, они под конец перешли к недавним временам и обратились к битве при Марафоне[1119]. Чуть позднее, по Геродоту, Павсаний и спартанцы передали командование афинянам, которые приказали принять у них левый фланг и передать им правый, чтобы самим оказаться против персов[1120]. Таким вот образом спартанцы оказались у Геродота неспособными к битве с варварами – не иначе в силу неопытности. Но это же чистый смех – предполагать, что спартанцы побоялись бы вступить в сражение с врагом только из-за отсутствия опыта борьбы с ним.

Что же до остальных эллинов, то Геродот пишет, что стратеги повели их в другой лагерь, но «едва эллины двинулись,– говорит он, – как на радостях, что ускользнули от вражеской конницы, побежали к городу платейцев, пока не добрались до святилища Геры»[1121]

. Этими словами он обвиняет практически всех в том, что они нарушили воинскую дисциплину, оставили строй, обвиняет, по сути дела, в предательстве. Под конец он говорит, что только лакедемоняне и тегейцы схватились и бились с варварами, а афиняне – с фиванцами; все же другие города он в равной мере лишает подвига. «Как только началось бегство персов, весть о битве и о победе Павсания пришла к остальным эллинам, которые стояли у святилища Геры и не участвовали в битве. Тогда эллины в полном беспорядке устремились к святилищу Деметры, причем коринфяне и их соседи – по склонам [Киферона] и холмам дорогой, идущей прямо вверх, мегарцы же, флиунтцы и их соседи – через равнину по самой гладкой дороге. Когда же мегарцы и флиунтцы приблизились к неприятелю, на них бросились фиванские всадники, издали завидев спешащих в беспорядке врагов»[1122]. Фиванцы же, составлявшие конную защиту варваров, когда начался разгром, не щадя сил прикрывали отступление – очевидно, в благодарность за фермопильские клейма[1123].

Но что касается коринфян, то они сражались с варварами, сохраняя строй; а сколь великую славу стяжали они в битве при Платеях, можно понять из следующих стихов Симонида:

В центре мужи, обитающие у богатого ключами Эфира,В городе Главка, в коринфской крепости,Опытные во всякой воинской добродетели, они взирают на Солнце,Драгоценным золотом сияющее в эфире,

Они приветствуют Солнце – прекраснейшего свидетеля их бранных трудов –И [сегодня] возрастет слава: их и их отцов[1124].

Эти стихи не разучивались [государственным] хором в Коринфе, это [вообще] не песнь во славу города, но они взяты из элегической поэмы, просто повествующей о тех событиях.