Полонез

— С прискорбием должен заметить, что сведения об экспедиции полковника Заливского уже просочились в общину и стали предметом всеобщего обсуждения, — сурово говорит он, поочерёдно изучая взглядом каждого из нас. — А значит, могли дойти до тех, для кого они вовсе не предназначены, со всеми вытекающими последствиями. Я имею в виду российское посольство и французское правительство.

— Не дай бог! — пылко реагирует Гуровский.

— Кто-то из нас не умеет держать язык за зубами, — продолжает председатель. (Зых энергично кивает.) — Говорю «из нас», поскольку план восстания докладывался только здесь, в этом кабинете, в вашем присутствии. Подчёркиваю: только здесь! И тем не менее он быстро стал общественным достоянием… Делайте выводы, панове. Ценой чьей-то болтливости может стать провал всего предприятия.

Некоторое время молчим, обдумывая слова председателя. Затем с видом мрачным и решительным встаёт Ходзько.

— Не будем теперь выяснять, чья именно болтливость стала причиной разглашения секретных сведений, — веско заявляет он. — Мы, слава богу, не полицейские и не сыщики. Что было, то было. Но я предлагаю всем нам поклясться шляхетской честью, что впредь никто ни единым словом не обмолвится на стороне о подготовке восстания. Я первый готов принести такую клятву. — Выдержав паузу, поднимает правую руку и произносит твёрдо: — Клянусь!

Растроганный Лелевель благодарно кивает соратнику. Грузно поднимается Гуровский.

— Я тоже клянусь! — восклицает он, воздев руку.

— Клянусь!

— Клянусь!

— Клянусь!..

Это слово торжественным эхом мечется по кабинету. Каждый из нас поднимает руку в знак того, что скорее вырвет язык, чем проговорится о подготовке восстания. Лица горят волнением, словно в этот миг мы совершаем нечто большое и важное, хотя речь идёт всего-навсего о том, чтобы поменьше болтать. Ну и что? Поляк он и есть поляк — воспламеняется по любому поводу. А уж если речь идёт о шляхетской чести… Хорошо хоть не поём «Еще Польска не сгинела». А-а, нет, уже поём. Затянул Ходзько, подхватили Лелевель с Гуровским, а остальным и деваться некуда.

Закончив песнопение, пан председатель с влажным взором благодарит всех за работу и распускает совещание. Ходзько предлагает вместе поужинать в хорошем ресторане. Соратники с ещё не остывшим энтузиазмом соглашаются, — кроме меня. И рад бы, но не могу.

У нас с паном Каминским на сегодняшний вечер намечено одно важное дело…

Глава седьмая

После того как все разошлись, в кабинете остались Лелевель и Зых.

— Неплохо сегодня поработали, не так ли, мой мальчик? — сказал председатель, опускаясь в кресло.

В разговоре один на один Лелевель и Зых, памятуя о прежних отношениях студента и преподавателя, обходились без официальных обращений.

— Неплохо, — согласился Зых. — А клятва — это вообще сплошное умиление… Теперь-то уж дело точно пойдёт.

В его голосе прозвучала нескрываемая ирония, удивившая Лелевеля.

— Чем тебе не угодила клятва, Янек? Что не так?

— Всё так, дорогой профессор, всё так. Только вот один из давших её — заведомый клятвопреступник.

С этими словами Зых устало опустился на стул.

— Что значит клятвопреступник? — спросил Лелевель, щурясь нервно.

— Это значит, пан Иохим, — сказал Зых сурово, — что один из ваших ближайших людей — предатель, иуда. Или шпион. Выбирайте, что больше нравится.

Обычная сдержанность на миг изменила Лелевелю.

— Не может этого быть! — воскликнул он, вскакивая на ноги.

Ответом был мрачный взгляд круглых совиных глаз.

Лелевель давно убедился, что его бывший студент к пустой болтовне не склонен и словами не бросается, — тем более такими. Но и принять на веру утверждение о предательстве в своём кругу председатель не мог.

— Странные вещи говоришь, Янек, — произнёс сквозь зубы, снова садясь.

— Странные? Для нашего дела скорее страшные.

— Тем более… Объяснись!

Кивнув, Зых неожиданно поднялся, бесшумно подошёл к порогу кабинета и резко приоткрыл дверь. Выглянул в гостиную напротив.

— Никого, — буркнул, возвращаясь на место. — Можем говорить спокойно.

— Всюду шпионы мерещатся? — жёлчно осведомился Лелевель.

— Осторожность никогда не бывает лишней, пан Иоахим. Особенно в нашей ситуации.

— Что за ситуация? Ты можешь наконец объяснить, в чём дело?

— Дело в том, дорогой профессор, что с некоторых пор в нашем Комитете творится неладное…

Зых наклонился через стол к бледному от гнева и нетерпения Лелевелю.

— Вы сами сказали в конце встречи, что секретные сведения о подготовке восстания непонятным образом вышли за пределы этого кабинета. Они активно обсуждаются в общине, и это плохо. Считайте, что о наших планах уже знает или вот-вот узнает весь Париж. А значит, и российское посольство.

— Прискорбная болтливость кого-то из наших товарищей, — согласился Лелевель, поджав губы.

— Болтливость? Ну, может, и болтливость. Тут ничего не могу утверждать наверняка. Болтать у нас любят, хлебом не корми. Легче пристрелить, чем заткнуть рот…