Полонез

— Пан Иоахим! Матка бозка! Да вдумайтесь наконец! — Разъярённый Зых почти кричал. — Неужели не видите, что вся ситуация разыграна, как по нотам? Кто-то, некий Икс, в течение нескольких месяцев протоколировал ваш график и поездки. Обратил внимание, что раз в полторы недели вы вместе со мной куда-то отбываете часа на два-три. Тем или иным образом выследил, куда мы ездим. Дождался, пока из конспиративного дома после встречи выйдет Гилмор, и за несколько дней слежки установил также его место жительства и службы. После этого вся наша подноготная стала видна, как на ладони. — Переведя дыхание, Зых с силой добавил: — Что тут непонятного? Что в этом невозможного?

— Теоретически это возможно, однако…

— Теоретически? Нет, дорогой профессор, практически. Вы всегда учили нас дружить с логикой. И вот я, ваш бывший студент, опираясь на ту самую логику, готов поклясться: всё это дело рук одного из наших. — Зых хлопнул ладонью по столу. — Чтобы следить за вами в течение месяцев и при этом не привлекать внимания, надо просто быть рядом на естественных основаниях. Изо дня в день, из недели в неделю. Знать ваши привычки и распорядок. Наконец, связать ваши поездки и те выплаты пособий, которые всякий раз начинаются на следующий день после встречи с Гилмором.

Лелевель молчал подавленно.

— Думаете, я тут самый умный, и наши английские друзья не придут к тем же выводам? — добавил Зых безжалостно. — Нам ещё с ними не сегодня завтра объясняться. Было бы простое ограбление, и чёрт с ним. Мало ли кого в Париже грабят. Но вот так, демонстративно, с прицелом на громкий скандал…

Лелевель внутренне сжался. Предстоящий разговор с англичанами действительно… как бы это помягче… не радовал.

— Подожди-ка, — сказал, морщась болезненно. — Предположим, ты прав. Но ведь своих-то людей полным-полно! У нас тут в особняке постоянно толпы. Как мы сможем найти среди них предателя… или шпиона?

Про себя Зых отметил, что председателя уже почти удалось убедить.

— О толпах речи нет, — не согласился он. — Людей у нас тут и впрямь толчётся с избытком. Но почти никто из них не общается с вами постоянно. Нет, пан Иоахим! В ближайшим кругу и полутора десятков не наберётся.

— Кого же конкретно ты имеешь в виду? — спросил председатель тихо.

— Панну Беату, Агнешку и, с вашего позволения, себя я отбрасываю, — начал Зых.

— Разумеется… Дальше?

— Членов Комитета вроде Кремповецкого или Солтыка тоже можно не считать. Отношения с ними, скорее, формальные. А общение в последнее время и вовсе эпизодическое.

— Согласен.

— Отбрасываю также проверенных, давно известных людей, — секретаря, кассира и, пожалуй, Ходзько.

— Тогда уж и Гуровского.

— А вот тут я бы поспорил…

Лелевель удивлённо посмотрел на Зыха.

— Как известно, в Царстве Польском граф за участие в Восстании заочно лишён титула, поместий и приговорён к смертной казни, — пояснил Зых. — А теперь представьте, что ему негласно пообещали отменить приговор и всё вернуть — при условии, что он начнёт шпионить в пользу России. Может на это пойти российское посольство? Вполне. И против такого предложения устоять было бы трудно…

— Ну, знаешь!

— Я точно знаю одно, пан Иоахим: святых среди нас нет, — отрубил Зых. — Купить можно любого… ну, или почти любого. Это вопрос цены. Поэтому Гуровский как один из самых близких к вам людей у меня среди главных подозреваемых.

Лелевель страдальчески взялся за виски.

— А кто ещё среди главных?

— Агнешка, сходи к пану председателю и позови ужинать.

— Но они сейчас вместе с паном Цешковским заперлись в кабинете и совещаются.

— Что-то уж очень долго совещаются.

— Ну да… — Агнешка развела руками. — Знаете, панна Беата, я, пожалуй, не пойду. Уж вы не гневайтесь. Наверняка обсуждают что-то важное. Ну, как их прерывать?

Девушка представила лицо Зыха, которого перебили посреди серьёзного разговора, и поёжилась. Мало того, что разозлится, так ещё и накажет, — не пустит вечером в свою холостяцкую квартиру. С него станется.

— А почему бы вам самой не зайти к дяде? — спросила Агнешка.

Панна Беата плавно повела круглым белым плечом.

— Что-то не хочется, — сказала уклончиво.

Не объяснять же горничной, что для неё лишний раз увидеть Зыха и ощутить на себе липкий взгляд круглых совиных глаз — противно.

Впрочем, настроение барышни Агнешка уловила безошибочно. Ревнивые женщины очень чувствительны к объекту своей ревности, а панну Беату горничная ревновала к Зыху яро, хотя и маскировала злобу почтительными улыбками. При этом Агнешка считала барышню набитой дурой. Ну, как отказываться от ухаживаний такого человека как Ежи Цешковский! И самый умный, и самый сильный… А уж какой любовник — неутомимый, искусный, сладкий…