Полонез

Зых молчит. Всё происходит так быстро, что он не успевает обдумать фатальную для него ситуацию.

— Где документы? — повторяю вопрос. — И не вздумай отпираться. Сам же сказал, что безопасности ради перенёс их домой.

Подняв голову и зло прищурившись, Зых смотрит мне в глаза.

— Я пошутил, — говорит небрежно. — А ты, болван, и поверил. В Комитете они лежат, как и лежали.

В смелости ему не откажешь и в наглости тоже. Мой друг Жак, обиженный за командира, одним ударом сбивает наглеца на пол вместе со стулом. Потом вопросительно смотрит на меня. Но прежде чем я успеваю что-либо сказать, за спиной звучит напряжённый голос:

— Что здесь происходит? Что вы делаете с паном Цешковским?

Это Беата, которая, естественно, ничего не понимает. Придётся ей кое-что объяснить.

— Здесь нет никакого Цешковского, — говорю для начала. — Есть преступник и убийца Зых, у которого руки по локоть в крови. Я и сам только чудом не погиб в подземной тюрьме, куда он меня бросил несколько часов назад…

Подробности опускаю — не до них, но и сказанного довольно, чтобы прекрасные глаза пани Беаты широко раскрылись.

— Где-то в доме он спрятал документы, которые я ищу, — продолжаю быстро. — С их помощью удастся предотвратить новое восстание в Царстве Польском. Уцелеют сотни, а может, и тысячи человек. Сколько можно лить польскую и русскую кровь? А Зых ответит за всё. — И, не давая Беате задать новый вопрос, добавляю мягко: — Прошу мне верить, пани. Вам лучше уйти в свою комнату. Не надо вам тут быть.

Беата колеблется, переводя взгляд с меня на Зыха, с Каминского на Жака. Потом поворачивается и уходит. На пороге её окликает Зых.

— Постойте, Беата! — кричит он с пола. — Неужели вы допустите, чтобы эти бандиты во главе с французским шпионом Мазуром расправились со мной? Сделайте что-нибудь! Бегите за полицией!

При всей смелости он сознаёт, что жизнь висит на волоске, и цепляется за соломинку. Но Беата молча покидает спальню. И если я правильно понимаю взгляд, которым она одаривает Зыха, в нём жалости нет. Есть жгучее презрение.

— А теперь будем искать документы, — говорю сотоварищам. — Не мог он оставить их в Комитете, если знал от Агнешки, что я за ними охочусь. Не в землю же он их закопал…

— Не надо искать, — говорит пан Войцех вдруг. — Заметил я, что он всё время косился на бельевой комод. Давайте посмотрим там.

— Точно, — поддерживает Жак. — Я тоже заметил.

Кидаюсь к комоду. В нём три выдвижных ящика, набитых постельным и нижним бельём. Выкидываю всё это добро на пол и… ничего. Нет там бумаг. Краем глаза с отвращением вижу злорадную улыбку на лице Зыха. Каминский чешет в затылке.

— Ошибся, значит, — говорит со вздохом. — Ну, тогда давайте перероем всё подряд. А начнём с кровати. Может, он их под периной спрятал…

В голову неожиданно приходит мысль.

— Подождите-ка, — перебиваю пана Войцеха и снова склоняюсь к комоду.

Начинаю один за другим выдёргивать ящики. И с невероятным облегчением вижу толстый пакет, который спрятан между нижним ящиком и днищем комода. Секрет, в сущности, несложный, но от кого было таиться Зыху в собственном доме?

Под радостные возгласы Каминского и Жака, диссонансом которым звучит злобное рычание Зыха, торжествующе поднимаю руку с пакетом. Быстро сажусь на кровать и начинаю разбираться в бумагах, откладывая в сторону ненужные.

Вот список волонтёров-эмигрантов. Не нужен, копия у меня есть.

Вот какие-то бумаги с расчётами. Вероятно, пояснения для англичан, куда и как расходовались полученные Комитетом деньги. Интересно будет ознакомиться, но не сейчас.

Вот тексты прокламаций, сочинённые пламенным публицистом Кремповецким. Это уж точно ни к чему.

А вот это… да, именно эти документы мне нужны, как воздух. Я знал, что они существуют, не могут не существовать, — и вот они в моих руках, дрожащих от радости и нетерпения.

Перечень географических точек на галицийской и прусской границах, через которые отряды волонтёров должны просочиться на территорию Царства Польского. И здесь же планируемые места их дислокации с разбивкой по воеводствам и уездам.

Список шляхетских усадеб, где повстанцев ждёт оружие и продовольствие, а при необходимости также лечение и отдых. Опять же с разбивкой по воеводствам и уездам.

И вот — самое главное. То, что я про себя называю планом Гилмора. Второе дно восстания.

По мысли англичанина, в армию вторжения должны войти не только и, быть может, не столько поляки-эмигранты, сколько революционные элементы — карбонарии[33] из Франции, Италии, Пруссии, Бельгии. В последние годы в Европе от них не продохнуть. Они многочисленны и прекрасно организованы. Перемещаясь из страны в страну, карбонарии с оружием в руках борются с тиранами в лице императоров и королей.