Польша и Россия в первой трети XIX века

Апеллируя к «духу времени», польские публицисты чаще всего подразумевали под ним основные достижения начавшегося XIX в. – либеральные принципы, закрепленные конституциями ряда стран Европы. «Газета цодзенна народова и обца», издание польских либералов, могла с гордостью констатировать, что «ныне дух времени основан на добродетелях, сообразных положению, в которое нас ставит конституция»⁷⁰.

Когда словосочетание «дух времени» появлялось на страницах периодической печати конституционного Королевства Польского, оно служило индикатором того, что поляки как никогда остро ощущают себя частью Европы, включенной в ритм ее политической и идейной жизни. Через призму «духа времени» рассматривались в газетах и журналах события международной жизни. Польская периодика внимательно следила за ходом парламентских дебатов во Франции, подробно освещала жизнь конституционных государств – Англии, Нидерландов, а в особенности Бадена, Баварии и Вюртемберга (сообщения из этих немецких государств, так же как и Королевство Польское, недавно получивших конституции, печатались под постоянной рубрикой). Неоднократно в статьях выражалась надежда, что конституционный «дух времени» скоро охватит все германские государства. «Истинную радость доставляет полякам осознание того, что своими свободами они превосходят даже просвещенных немцев», – писал «Ожел бялый» ⁷¹. Рассуждая о политических преобразованиях в Европе, обладатели самой либеральной конституции ощущали себя идущими в авангарде европейского прогресса.

В этот период, когда и в просвещенном русском обществе доминировало представление об общности судеб России и Европы, «Дух журналов» также не раз пытался интерпретировать требования «духа нынешнего времени». В статье «Как судить о всеобщих смятениях в Европе» говорилось, что дух настоящего времени – это «дух преобразования», который «затеял […] суматоху во всей почти Европе». «В Испании либералесы требуют восстановления кортесов, что почти то же значит, как и парламентов, или конституционного правления. Во Франции либеральные требуют того же, ибо, хотя и есть там хартия и конституционное правление, но более на бумаге […]. В немецких государствах […] разнородные партии в одном между собою согласны, а именно – в желании конституции для всех областей. […] Теперь мы знаем, – заключал автор, – в чем состоит дух нашего времени – в потребности законоположительного правления или конституции»⁷².

Другая статья «Духа журналов», озаглавленная «Гений XIX века», также утверждала, что «дух времени господствует один и тот же во всех христианских государствах», и этот дух времени воплощен в требовании «владычества законов – коренных, неизменных, определяющих права и обязанности каждого, […] при которых самовластие места иметь не может». Дух времени требует «Государственного Уложения» и его «природных блюстителей», т. е. народных представителей, – определенно заявлял автор этой статьи⁷³. Дух настоящего времени, говорилось в том же журнале, – «не самый злой дух: ибо с ним Великобритания несколько веков процветала, а Северо-Американские Соединенные области сему же духу обязаны своими чудесными успехами» ⁷⁴

.

Развитию новой политической лексики, потребность в которой диктовалась особыми принципами устройства части Российской империи, способствовали переводы законодательных документов и речей Александра I. П. А. Вяземский, занимавшийся этими переводами, вспоминал, что «многие слова политического значения, выражения чисто конституционные были нововведениями в русском изложении»⁷⁵. По поводу перевода ряда французских конституционных терминов Вяземский советовался в письмах с Н. М. Карамзиным⁷⁶. Так, не имели аналогов в русском языке слова

constitution и liberal. На их переводе как «государственное уложение»

и «законносвободный» настоял сам Александр I. Выражение «законносвободный», распространившееся после варшавской речи императора, должно было, видимо, отражать основной принцип классического политического либерализма – свободу, ограниченную законом, – и в то же время не допускать ненужных коннотаций, связанных с употреблением французского слова liberal, поскольку понятие «либеральность» бытовало в то время в русском обществе как синоним прогрессивных и даже революционных настроений. О том, насколько новая лексика повлияла на политическое мышление передовых кругов русского общества, свидетельствует высказывание Вяземского, утверждавшего, что после речи Александра I всё в России заговорило «языком законносвободным»¹¹.