Польские трупы

Я вставил ключ в замок зажигания, повернул. Раздался грохот, и меня с огромной силой бросило на лобовое стекло. Кусок обшивки врезался мне глубоко в висок. Время вдруг замедлилось, и в абсолютной тишине огненные языки поползли по капоту, начали пробираться внутрь, уже занялась красная обивка, деревянные детали, мое тело, во рту я ощутил вкус крови, но боли не было. В последнюю секунду перед смертью я увидел, как она откинула занавеску и помахала мне на прощание. Тварь такая!

Перевод М. Курганской

Мартин Светлицкий Котик

— Настоящий герой должен быть одинок.

Так сказала эта женщина, встала и ушла. Он подошел к окну и смотрел, как она идет. Она шла уверенно, с большой элегантной сумкой в руке. Шла по заснеженной площади, в сторону вокзала… эта женщина. Не оглянулась, не посмотрела в его сторону, ни разу. Хотя точно знала, что он — смотрит.

Ну в полном-то одиночестве он не оказался. Рядом с ним встала, положив обе лапы на подоконник, собака.

— Ушла, — сказал он собаке.

— Видишь, ушла, — сказал.

Она ушла не потому, что они поссорились. Они никогда не ссорились. Каждый раз, стоило появиться хоть какому-либо намеку, причине для ссоры, он вставал, выходил, шел в «Офис». А потом возвращался и засыпал.

Они вовсе не ссорились, пообедали, покормили собаку, эта женщина после обеда почему-то замолчала, посмотрела на его запущенную квартиру, которую не спасали никакие ее старания, усилия, проветривание, пылесос… Квартира ей не поддавалась. Да и он не поддавался. Он по-прежнему ходил небритым, по-прежнему курил в ванной, по-прежнему выкидывал окурки в унитаз, по-прежнему у него не было никаких забот, кроме как ежедневно напиваться.

— Это от счастья, — объяснял он. — От счастья, что вы со мной.

Она не верила.

Как можно верить сорокачетырехлетнему человеку, у которого уже давно нет удостоверения личности, работы, заграничного паспорта, у которого нет телефона, компьютера, банковской карточки, который не заботится о своем здоровье, не старается быть внимательным, уступчивым? Как можно верить человеку, который не читает глянцевых варшавских журналов, не ходит ни в театр, ни в оперетту, как можно такому верить?

Они вовсе не ссорились, просто она наконец посмотрела трезвым взглядом на эту квартиру, в которой невозможно навести порядок, на этого мужчину, которого нельзя спасти, на собаку, которая никогда не будет нормальной. И пошла в другую комнату, собрала вещи, зашла в маленькую неопрятную ванную, забрала всякие женские мелочи. Она сказала, что настоящий герой должен быть одинок и, не вдаваясь в подробности, ушла. Эта женщина.

В квартире она не оставила после себя ничего. Никакого запаха, даже ни одного волоса. Прожив здесь почти весь январь, она не сумела никак отметиться в этой квартире. Не удалось.

— Теперь правильнее и лучше всего было бы встать, выйти, пойти в «Офис» и напиться, — сказал он собаке.

У собаки не было имени, ее звали собака.

— Конечно, она, эта женщина, сейчас так думает. Что я так сделаю. Но ее представления обо мне всегда были банальны. Мы же так не поступим. Мы же пойдем гулять. Мы же сильные.

Собака, услышав слово «гулять», подпрыгнула, тявкнула и завиляла остатком ампутированного хвоста. Он что-то на себя накинул, открыл дверь, она схватила поводок в зубы и помчалась вниз по лестнице, они вышли на Малую рыночную площадь, прошли мимо закутанной в тысячу драных одежек старухи в парике, обитательницы соседнего дома, которую они обходили издалека с тех пор, как она их обругала последними словами из-за того, что собака обнюхала ее лохмотья: чего это она меня нюхает? зачем это? кто ей позволил?

Они описали большой полукруг, чтобы обойти старуху, и побежали по Сенной на Планты по собачьим делам: пописать и сделать кучки, там собака неожиданно рванулась, выдернула из его руки поводок, побежала прямо, в сторону Вавеля, он кричал, бежал за ней, она исчезла в вечерней дымке, он еще долго надеялся, что где-нибудь ее высмотрит, но нет, он ходил несколько часов — на Вислу и обратно, — без толку. Наконец он остановился, еще раз посмотрел вокруг, ощутил всю безнадежность ситуации, беспомощно свистнул — без толку.

И пошел пить.

* * *

— Вернется, — сказал бармен.

— Надеюсь, — ответил он бармену.

— Они всегда возвращаются, — сказал бармен и, не спрашивая, налил ему сто грамм болгарского бренди.

— Если б не возвращались, ничего не имело бы смысла, — добавил, подавая ему рюмку.

— Надеюсь, — улыбнулся он бармену.

— Надеюсь, — сказал он содержимому рюмки.

— А, у меня для вас записка, — вспомнил бармен. — Уже пару дней здесь висит.

И протянул ему розовый, небольшой, не внушающий доверия листок.

— Потом прочту, — решил он и спрятал листок в карман.

Сел за свой столик и повернулся к залу спиной. Потом пересел на другой стул. Лицом к залу. Выпил.

* * *

— А это кто? — спросил варшавянин, который в поисках волшебных краковских достопримечательностей оказался в этом месте и в это самое время.

— А ты не знаешь? — возмутился бармен.