Польские трупы

Тут на днях она потеряла бдительность. Вдруг, ни с того ни с сего, брякнула: заменил ли я резину на летнюю? Словно ее когда-то интересовала моя машина! Но я, не подав виду ответил — вполне правдиво, — что нет, забыл. Тогда она заметила деланно небрежным тоном:

— Может, съездил бы завтра в мастерскую и сменил?

Я поехал. Там, внимательно всматриваясь в лица механиков, пытался определить, которого из них ей удалось обработать. Этого? Небось переспала с ним и пообещала, что, когда станет свободной, они вместе отправятся в теплые края, где она каждый божий день будет подавать ему в постель яичницу. Механик был толстоват, но с приятным лицом. Мы перекинулись парой слов. Болты на колесах он дотянул пневматическим пистолетом. Наверное, не поверил ей.

Звонила ее мать. Спрашивала, придем ли мы в воскресенье обедать. Она ведет себя столь нагло потому, что однажды ей уже удалось избежать наказания. Скорчив кислую мину, приговаривает: «У Казика было такое слабое сердце».

Но я-то знаю, и она знает, что я знаю. Мерзкая Баба-Яга. У всей ее семейки руки в крови. Я не собираюсь становиться их очередной жертвой вслед за Казимиром.

По параллельному телефону я подслушал их разговор.

— Все в порядке, доченька? Сделала?

— Не успела еще, надо хорошенько подготовиться.

— Так когда же наконец?

— Не позже четверга, даю слово.

Мне нужно действовать более решительно. Перед сном быстро принимаю душ и наливаю для нее воду в ванну. Добавляю душистое масло для купания и шарик с запахом сосновой хвои.

— Я приготовил тебе ванну, прелесть моя. С хвойным ароматом.

Идет, захватив с собой какой-то бабский журнал. От горячей воды ее разморило, я сажусь на край ванны. Боюсь, меня выдает звериный блеск в глазах. Но я всегда могу отпереться.

— Спинку потереть?

Она наклоняется, это не самая подходящая поза — лучше, чтоб легла, распластавшись. Тогда достаточно было бы макнуть ее головой в воду и удерживать там несколько минут, она будет брыкаться, колотить ногами, зальет водой всю ванную, пока не успокоится, — из носа пойдут пузыри, руки и ноги вытянутся, как во время глубокого сна, и можно будет ослабить хватку.

— Спасибо, золотце, еще попу.

Мне удалось дожить до тридцати девяти лет, главным образом благодаря своему уму и бдительности, ну и отчасти везению. Жена и не догадывается, что те чертовы пилюли, которые она дает мне с утра, я прячу под язык и незаметно выплевываю ей в кофе. Я с удовольствием обнаруживаю происходящие в ней изменения — кожа становится все более дряблой, появилось несколько седых волосков, ее мучают головные боли и случаются кишечные колики. Это, несомненно, действие лекарств, день за днем изнуряющих ее организм. Но сколько будет длиться этот процесс? Боюсь не успеть к четвергу.

Я должен действовать как настоящий боец. Хватит коварства, хватит трусливых трюков, хватит прятать голову в песок. Мы встретимся на узкой дорожке, лицом к лицу, и, со всей ненавистью, которую в себе накопили, ринемся в последний бой как древние рыцари.

Я готов.

— Выходи на бой! Кто кого! Победа или смерть!

— Да что с тобой, золотце? Ты, никак, обдолбался? — говорит она и с этой своей улыбочкой смотрит на меня, как на замаранные трусы, как на любовника, у которого не стоит, как на сумочку, которая не подходит к обуви. Смотрит и улыбается, сука такая.

Внешне все шло как обычно. С утра она отправлялась на работу, возвращалась не позже обычного, звонила матери, гладила меня по спине — видимость семейной идиллии, — но подспудное напряжение нарастало, атмосфера сгущалась так, что становилось трудно дышать.

Четверг приближался неотвратимо. Я все хуже спал, мне снилось, что она кладет мне на лицо подушку. Они вместе с матерью садятся на нее, толстая задница тещи расплющивает мне лицо, я не могу втянуть воздух, задыхаюсь, а они сидят, курят и обсуждают, какие шляпы больше подойдут к траурным платьям.

Я вставал чуть свет, шел на кухню и на нервной почве опустошал весь холодильник. Вот так и погиб Казик — не выдержал напряжения: его нашли утром лицом в ведерке с ореховым мороженым. Разрыв сердца.

В газете я прочитал, что работники «скорой» умерщвляли пациентов не только при помощи павулона, но и укола хлористого калия, который мгновенно разлагается в организме и его нельзя обнаружить.

Вечером мы занимались любовью. Я изучал каждый миллиметр ее кожи. Примеривался, куда лучше воткнуть иглу, чтобы следы укола были незаметны. И нашел идеальное место. Пупок, таинственные врата, ведущие внутрь ее смердящего, признающего только законы пищеварения, мирка. Вонючий пупок, вымытый абы как и такой глубокий, что на дне его наверняка найдутся остатки котлеты, запиханной туда в детском саду, обломок искусственного ногтя, жвачка, засохший муравей и потерянное приглашение на презентацию шерстяного постельного белья.