Польский театр Катастрофы

Спустя долгие послевоенные годы, отмеченные тенденцией к пересмотру и к критически-аналитическому взгляду, а также издевательскими провокациями, мифы о поляках как об определенном сообществе и религиозные мифы вернулись в поздних спектаклях Гротовского и Свинарского уже не только в ауре своей трагической непреодолимости, более того — театр послужил медиумом для их воплощения, актуализации и ритуализации, а тем самым открыл перспективу новых начал, то есть перспективу благой вести. По отношению к социальному пространству, в котором прошлое оставалось сгустком непроработанных страданий, ресентиментов и обид, открытие такого рода избавительной перспективы можно прочитать как попытку терапевтически укрепить национальный нарциссизм и поддержать, при помощи театра, процессы забвения, отпущения грехов. Мачей Шибист написал после премьеры «Освобождения»: «я смотрел и чувствовал, что это помогает жить и мне и, может, и другим людям в Польше […] что это такая интимная помощь, как у психиатра или исповедника»

[745].

Поднимая тему китча, Герман Брох ссылается на понятие «толпы» — массы пассивных и испуганных людей, которые, по мнению, Ханны Арендт, и были решающим фактором, благодаря которому тоталитарный яд ХХ века распространился в столь поразительных масштабах[746]

. Толпа — это не классовая категория, она пронизывает общество вне классовых разграничений. Трудно ее также вписать в оппозицию: преследователь — жертва. Поступая, как преследователь, толпа всегда представляет себя в положении жертвы. Толпа требует мифа, который возвысит ее или очистит, требует избавительных идей, фантазии об избавителе. Искусство, которое ответит на это ожидание, становится китчем. Но Брох также доказывает, что акт сурового осуждения толпы, безжалостного бичевания ее — такого, какое предпринял, например, Ницше, — ведет к преступным мифам святой резни. Даже в рейнхардтовских реализациях мистерий Гофманнсталя он усматривает на сцене вместо собрания верующих — почти кощунственно выставленную на обозрение толпу

[747]. По отношению к толпе, пишет Брох, какой-либо проект этического искусства обречен на провал. Современная толпа, совсем не так, как это было в Средневековье, — глуха к религиозному смыслу милосердия, однако легко поддается сводящим с ума мифам. Это одна из апорий, на которые натыкается Брох в своих размышлениях о китче. Он желает сохранить идею великого искусства и любой ценой отделить его от китча (для Броха, так же как и для Адорно[748]

, Вагнер — это завораживающий пограничный случай). Кого же на самом деле искусство может спасти, если толпа, более всего нуждающаяся в избавлении, глуха к языку милосердия?

Самый радикальный образ толпы Гротовский создал в «Этюде о Гамлете» (1964), а Свинарский в «Проклятии» (1968). Оба произведения позиционировали своих создателей на границе открытого и небезопасного в своих политических последствиях конфликта с коллективными мифами — за идеологическое господство над ними уже тогда шла открытая борьба между государственной властью и церковью. Это также означает, что мифы управляли коллективным бессознательным вне существующих в обществе политических разграничений. Представление актуальных и недавних общественных переживаний сквозь призму толпы было с политической точки зрения неприемлемо как для церкви, так и для партии. И что самое важное — для публики. Даже Константий Пузына имел претензии к Свинарскому за то, что тот в «Проклятии» пошел на поводу пиротехнического идиотизма Выспянского, а значит опосредованно — и Бога[749]. Не говоря уже о реакции Збигнева Рашевского на «Этюд о Гамлете» и предпринятой им попытке навязать Гротовскому его собственное ви́дение новейшей польской истории, в которой не было места для слишком болезненных противоречий[750]. Эти два спектакля — апогей критических установок послевоенного польского театра, но дальнейшая разработка этой темы могла означать художественное и политическое самоубийство. И действительно: обоим художникам в постулированном им процессе поиска диалектической полноты бытия суждено было вскоре совершить акт коварного регресса, основанного на том, чтобы привести в движение огромный либидинальный потенциал, заключенный в этой картине: индивидуум, в приступе мазохизма, льнет к накаченному мифологией сообществу.

2