Внизу находились сотни морских львов. Несмотря на отсутствие подсветки, их превосходно освещал свет с пирса. Люди стояли толпами и глядели на них, опираясь на деревянные перила. Оуэну с Моникой удалось отыскать свободное местечко и втиснуться туда.
- Ну разве они не милые? - повторила Моника.
- Да, очень симпатичные.
Она сжала его руку.
Он стоял и смотрел на морских львов.
Ноги болели немилосердно, но он не жаловался. Он просто стоял и смотрел на морских львов.
Стоял и смотрел.
Стоял. И смотрел.
Далеко не все морские львы плескались в воде. Большинство расположились на специальных платформах; они лежали, прижавшись друг к другу - или даже друг на друге - отдыхали или вовсе дремали. То и дело кто-нибудь из них спрыгивал в воду. Иногда, наплававшись вволю, морской лев забирался на платформу, протискиваясь сквозь толпу остальных. Порою вспыхивали ссоры - звери угрожающе вращали мордами и облаивали друг друга. Но ничего особенного не происходило.
- Кажется, я уже насмотрелась, - сказала она наконец. - А ты?
- Думаю, тоже.
Она сжала его ладонь. Когда они уходили, она сказала:
- Нужно будет вернуться и посмотреть, чем они занимаются днем.
- Отличная идея, - сказал он.
- Кажется, я могу наблюдать за ними часами, а ты?
- По-моему, именно этим мы только что и занимались.
Моника расхохоталась, а потом проронила:
- Какой же ты все-таки глупый.
* * *
Плетясь вместе с Моникой по Эмбаркадаро, Оуэн старался не кривиться от боли в ногах. Он, вероятно, был не единственным здесь страдальцем. Улица кишела парочками и семьями, которые, очевидно, также возвращались с главной площади Рыбацкой Пристани в свои отели или к припаркованным поблизости автомобилям. Пирс 39 вот-вот должен был закрыться на ночь.
Отдыхающие шли сквозь строй попрошаек/уличных артистов: был там мужчина, с неподвижным лицом стоявший на большом ящике и изображавший статую, был саксофонист, был безногий парень с табличкой, извещавшей, что он - ветеран Вьетнама, была троица музыкантов с банджо, слепой с собакой-поводырем, женщина-калека с ребенком, толстуха в грязном белом трико, танцевавшая, словно балерина, но больше похожая на сумасшедшую.
Оуэн поглядывал на них украдкой; ему не терпелось оказаться от этих людей подальше.
Чтобы поскорее отделаться, они с Моникой перешли дорогу, но и там на пути то и дело попадались нищие. И вихляющие забулдыги. Один уже валялся у входа в закрытый магазин купальников. Тем не менее, на этой стороне дороги их было уже поменьше.
В конце концов, они с Моникой добрались-таки до своего отеля. И, наконец, оказались в номере.
Оуэн снял обувь и плюхнулся на кровать.
- Не так быстро, - сказала Моника. - Нам нужен лёд.
Лёд. Для крем-соды. Каждый раз перед сном Моника пила эту свою крем-соду. Вчера, едва заселившись в отель, они немедленно отправились на ее поиски. Их блуждания заняли больше часа.
Оуэн со стоном сел на кровати, обулся, встал. Дохромал до шкафа и взял ведерко для льда.
- Хочешь, я с тобой? - спросила Моника.
- Нет, не стоит. Сиди здесь и отдыхай.
- У тебя есть ключ?
Кивнув, он вышел из комнаты и заковылял в дальний конец коридора, где стоял ледовый автомат.
Не считая его, в коридоре не было ни души.
Оуэну казалось, будто его часами били по пяткам палкой. Ковер помогал, но не особо. Он старался ступать как можно легче.
Из-за дверей доносились голоса.
Иногда и смех.
Наконец, он добрался до автомата со льдом. Он поставил ведерко на стойку и нажал на кнопку. Машина застонала и загрохотала. В ведерко посыпались кубики льда. Когда оно наполнилось, он отпустил кнопку.
Машина умолкла.
Послышался тихий звон, извещающий о прибытии лифта.
С полным ведерком льда он направился обратно к номеру. По дороге взглянул налево, в сторону лифтов. Двери ближайшего лифта были распахнуты.
Но внутри - никого.
Он шагнул к лифту.
Пусто.