Помощник. Книга о Паланке

А она все это время стояла в кустах и следила за ним, улыбаясь ехидной улыбкой женщины, которая торжествует: опять кто-то глупо и быстро поймался на крючок. Если бы он пошел за нею в лес, она бы пригнулась. А он, заметив ее на корточках за кустом, повернул бы, в этом она не сомневалась, так поступил бы любой мужик, тут она не ошибалась. Только она допускала и то, что она, скажем, не согнулась бы, а стояла бы как стоит и смотрела вокруг: как, мол, здесь красиво. Хотя, скорее всего, да, скорее всего, она пригнулась бы — этот вариант был для нее более подходящим.

Он увидел, что она выходит. Нагнулся над двигателем, притворяясь, что занят чисткой свечи. Подошла к нему молча и наклонилась посмотреть, как, собственно говоря, выглядит двигатель. Волент орудовал сначала тряпкой, потом ключом хорошо привинтил свечку и подключил ее. Вытер руки. Глаза его скользнули по телу женщины. Спрыгнул с крыла, чтобы она была хотя бы минуту рядом с ним. Она как раз стояла на цыпочках, разглядывая двигатель. Перед ним было крепкое тело зрелой женщины, статная спина, широкие бедра, крепкие мускулистые ноги, обнаженные вплоть до впадины подколенок. Легкое платье в цветочек ничего не скрывало. Запрокинул голову — если Речанова повернется, он может с равнодушным видом считать деревья в лесу. Оба молчали, но ему пришлось в конце концов кашлянуть, чтобы проглотить собравшуюся слюну. После этого она выпрямилась, оторвала глаза от двигателя и пошла вокруг радиатора в кабину, да так спокойно, с такой естественностью, как будто была здесь совершенно одна.

Они выезжали из леса в поле, когда заметили едущий от города велосипед. На нем сидела женщина.

— Слушай, это ведь… — выпалила удивленная Речанова.

— …барышня Тишлерова, конечно, я уже не в первый раз вижу ее здесь. — Волент засмеялся. — Может, этот ее ангелочек, для которого она требует мясо, спрятан в лесу.

— Люди смеются, что у нее не все дома, а она ведь хорошая портниха.

— Думаю, — сказал Волент, — что она и мозгами шевелит неплохо, так что меня совсем не радует, когда я ее здесь встречаю.

— Вот оно что… — протянула Речанова. — Ну, тогда лучше не дразни ее, когда она придет в лавку, лучше сделай по ее, добавь — мол, для ее падшего ангела…

— Нельзя, — сказал он, — догадается, что неспроста.

— Да, тоже правда… Конечно, и такое может взбрести в ее дурную голову… Только кто ей поверит…

— Это, конечно, нам на руку, что она болтает вздор насчет ангелочка. Ей, конечно, никто не поверит.

— Смотри, — показывала Речанова пальцем, — повернула и поехала в другую сторону.

— Видать, и у нее совесть не чиста. Геть, а уж не ездит ли она к Крупе в лесничество? Что вы на это скажете?

— Крупа?

— Ну, Крупа-то. — Волент глянул на Речанову, — не проболтается, не волнуйтесь, ведь ему тоже пришлось бы туго.

— Здесь много народу ездит?

— Достаточно, чтобы мы не вызвали подозрений.

Они ехали среди полей, полных свежей зелени, потом по длинной акациевой, потом по тополевой аллее, оттуда выбрались на шоссе и мимо виноградников подъехали к городу. Солнце село, и в город тянулись с приречных лугов и болот тучи комаров, и неслось многоголосое кваканье огромного количества лягушек, как будто за городом, куда ни ступишь, везде одни лягушки. Воздух над лугами буквально дрожал. Людям со слабыми нервами от такого концерта могло прийти в голову, что разразилась война: жабы с болот пошли в поход на город.

Не доезжая до парка, Речанова, не оглядываясь, вышла из машины и направилась домой. Без каких-либо угрызений совести. Сознание греха ее никогда не терзало, это она предоставляла людям более чувствительным и мужчинам, ведь они управляют миром, так пусть они и терпят за свои выдуманные законы нравственности. Раньше она болезненно относилась к проблеме доброго имени, сейчас для нее это были только успех или неудача.

Правда, раньше она никогда не позволила бы себе подобного. Ее сдерживала гордость простой женщины, а также определенные соображения, которые она должна была принимать во внимание как жена деревенского мясника. Ибо таким образом она поддерживала репутацию своего дома и свое общественное положение в деревне. Здесь ситуация изменилась. И теперь она иной раз с сожалением думала о том, что никогда не пользовалась по-настоящему своей красотой и своим умом. Сознавать это ей было горько. Она жаловалась, что отдала всю себя мужу и дочери — двум людям, которые не могли ее оценить. Дочери она еще прощала, мужу — нет.

Маленькое баловство с Волентом, как она это называла, по ее мнению, было вещью невинной, для Паланка — обычной и, может быть, просто тщеславной игрой красивой женщины с привлекательным мужчиной. А такое она себе позволить может, в Паланке замужние женщины к чужим мужчинам относятся намного свободнее и фривольнее, чем у них дома. Это чуть ли не проявление хорошего тона, удовольствие, за которое здесь женщин никто не упрекает, скорее даже наоборот. Живем только раз, молодость дается тоже только раз, и не каждой женщине случается нравиться многим.