Понаехали

– И ты туда же! Вдруг всем стало дело до Янкеля! Своя комната… Я уже забыла, как это… Но раз он миллионер, и деньги ему зачем, он из вредности не продаст. Не мучай старика.

А Янкель внезапно ожил. Он отказался от услуг нотариуса и сам стал собирать бумаги и регулярно ходить на почту – отправлять запросы.

– Янкель, мишигинер, ты будешь миллионер! Дай людям пару копеек – пусть хлопочут! – поймала его в подворотне Софа Полонская.

– Софа, – огрызнулся Янкель, – Софа, не делай мне беременную голову, как те чиновники. Они там так нахлопочут, что я еще должен останусь, или ты не помнишь, кем я был?

– Или! – хихикнула Софа. Она единственная помнила Фальтнера относительно молодым и очень востребованным. У него был дар, отточенный годами тренировок, и назвался он – гербовые печати. Янкель был уникальным мастером. Он готовил личные печати купцам и аристократам, и поговаривали, что на самом деле основной его заработок был за пределами конторы и после окончания рабочего дня. Янкель мог срисовать и повторить любой государственный оттиск, не говоря уже о такой ерунде, как всевозможные казенные штампы. Правда это или нет, но последние лет двадцать полуслепой Фальтнер тихо доживал в дальнем углу двора на Мельницкой и ни в чем криминальном замечен не был.

И тут вдруг Янкель и внезапные заокеанские миллионы заиграли новыми красками. И совсем не казначейскими.

Во двор, краснея и тяжело дыша, зашла пышная пожилая дама в очень ярком и экстравагантном наряде, напоминающем со стороны малиновую попону циркового слона. Она медленно поднялась по лестнице и затарабанила элегантной тростью в дверь Беззубов.

– Ага… – угрюмо произнесла она, оглядев с ног до головы появившуюся Фиру. – Молодую, значит, нашел…

– Благодарствую, мадам, – с любопытством ответила Фира. – Чего хотели?

– Где он?! Где эта бессовестная скотина?

– Да делает вид, шо много и тяжело работает.

– Ничего за тридцать лет не изменилось…

– А вас как представить? – Фира уставала от этого абсурдного диалога.

– Представь меня в розовом! – прогремела эксцентричная гостья и завопила: – Янкель, гадина, выходи сейчас же!

От неожиданности Фира расхохоталась:

– Мадам, вы промахнулись дверью. Ваш кавалер живет чуть дальше.

– Какой кавалер?! – Дама, только выигравшая бой с одышкой после лестницы, снова зашлась от негодования: – Это мой паскудный бывший… брат! Янкель!

В коридор выглянул из-за двери окончательно запустивший себя серебристый одуванчик Фальтнер:

– Ой вэйзмир, Голда… – обреченно простонал он, – что ты из-под меня хочешь?

– Значит, ты, паскуда, решил присвоить мои миллионы и думал, я не узнаю?!

На крики стали подтягиваться соседки. Им не надо было даже подниматься. Голда Фальтнер кричала так, что покрывала децибелами и проклятьями весь квартал между Степовой и Михайловской. Если очистить ее речь, как контрабандный кокосовый орех от твердой волосистой защитной скорлупы, от нецензурщины на идиш и русском, то внутри белой мякотью благоухала суть визита.

Из ее обращения к благоразумно скрывшемуся за дверью Янкелю, летнему небу и покойным родителям минут через десять стало понятно: первое – Янкель подлец, второе – он сломал жизнь сестре и третье, главное – Янкель подал прошение на вступление в наследство самостоятельно, с пометкой, что он единственный живой наследник, и приложил справку с печатью из Еврейской больницы, что его любимая сестра Голда скончалась три года назад от пневмонии.

– Не дождешься! Я тебя на два года младше! – орала и высаживала бедром дверь покойная Голда.

– А шо б ты хотела? От ожирения? Или от сифилиса? – пискнул из-за двери перепуганный, но не побежденный Янкель.

– Вот что я тебе скажу, Янкель! – проорала родственница. – Двенадцать – сильно плохо делится на два. Точнее совсем не делится. Учти! Я поеду в Америку и сама там все докажу!

Вечером Янкель постучал к Софе:

– Софья Ароновна, ты ж меня знаешь. Надо срочно ехать. Эта бесноватая меня со свету сживет, а я, может, только жить начну. Присмотри за комнатой – сдай, что ли… И тебе копейка, и мне спокойнее.

– Янкель, ну что ты, – смутилась Софа, – мне не надо…

– Мне надо! А то эта хыщница все отберет со всех сторон океана. Ты бы знала, какая это страшная женщина! Хотя лучше тебе не знать!

– Янкель, нам тогда надо к нотариусу, что у меня есть право управлять и сдавать…

И тут он хитро подмигнул Полонской:

– Та нашо тебе тот нотариус? У тебя же есть я!

И достал сложенную готовую бумагу с гербовой печатью и затейливыми подписями. Это была купчая на квартиру.

– А если я, не дай бог, вернусь, а ты вдруг спаскудишься, я враз докажу, что это фальшивка. А пока – никто не подкопается. Пользуйся на здоровье, – закончил он.

– Так Беззубам продай! – воскликнула оскорбленная Софа.

– Этой… – Янкель вздохнул и промолчал. – Этой… не продам!..

Софа оправдает доверие Янкеля и сдаст его комнату двум белошвейкам – прянично-румяной Даше и белой, как сметана, Мусе. Часть оплаты она, разумеется, возьмет товаром – ну, по индивидуальным меркам.

1910

Чумовая выставка