Понкайо. Книга 3

Захар только вернулся из душа и натягивал чистую футболку, когда дверь с треском распахнулась и через порог топнул Оскар, как всегда раздраженный, с претензиями наготове. Захар подождал, пока он хлопнет дверью, задвинул ящик комода и уставился на брата, поражаясь его больному и дикому виду. Под яростно сверкающими глазами, пронзительно-яркими на фоне загорелого лица, наливались сине-малиновые кровоподтеки; белки красные, как после многодневной бессонницы, зрачки расширены. Разбитая переносица залеплена грязным пластырем с пятнышком крови посередине. Красиво очерченные губы иссушились и потрескались, точно после долгого пребывания на морозе; болячка в углу рта блестит еще не засохшим пузырьком крови. Опять расковырял… Движения порывисты, преисполнены раздражения и нервного возбуждения. У него явно не было поводов для хорошего настроения, но даже когда не было поводов для плохого, он все равно дулся – не на кого-то конкретно, так на целый мир.

Взгляд упал на шнурок с желтоватым крокодильим зубом, висящий на шее Оскара. Нахлынули воспоминания далеких дней. Захар наполнился жаром и возбуждением первой битвы с крокодилом, и настроение сразу взлетело до небес. Оскар, в отличие от него, пребывал не в таком хорошем расположении духа, но Захар все равно был рад его видеть. Он всегда ему рад, но сегодня особенно. Подпорченная злобная мордашка, такая умильная и беззащитная, вызывала желание притянуть Оскара к себе, обнять и приласкать, как заплаканного ребенка после первой в жизни серьезной потасовки. Захар чуть не улыбнулся.

– Мой верный и добрый человечек. Как день проходит, родной?

– Когда ты проснулся? – без перехода наскочил Оскар.

– В два часа. Денис меня разбудил. Жаль, что не ты, мне было бы приятней.

– Назло сныкался, чтобы я никуда не сорвался?

Захар, давно привыкший к его несдержанности, смотрел на брата с невозмутимым благодушием. Никому другому в стае он не позволял разговаривать с собой в таком тоне, но это же Оскар, он по-другому не умеет… Бедолага наскакивает на всех, готов срываться на кого угодно, если это поможет ему почувствовать себя лучше. Захар не обижал Оскара открытыми проявлениями жалости, но в душе всегда ему сочувствовал. Тяжело жить под игом характера, не умея управлять собой, не имея достаточно силы воли, чтобы развить эту способность.

– Оскар, ты прекрасно знаешь, что в лагере не хватает рук. Я бы все равно тебя не отпустил.

Оскар заметил плитку и остатки трапезы на столе, надулся, покраснел и засверкал глазами, как подожженная петарда.

– Говоришь «не хватает рук», а сам тут бобрячишь!

– Ну и что? – улыбнулся Захар. – Я проспал обед.

– Долго мне еще торчать здесь?

– Оскар, побойся бога, ты торчишь здесь всего несколько часов.

– Несколько часов?! – Оскар едва не задохнулся от возмущения. Приятный тенор исказило визгливыми нотками. – Я с утра гну хребтину в лабе!

Захар сунул сигарету в рот, чтобы спрятать улыбку, которая могла обидеть брата и довести его до истерики. Ну и придумщик же он на словечки! Как ляпнет что-нибудь – яйца сжимаются.

– Мне жаль тебя расстраивать, малыш, но сегодня ты нужен мне здесь. Покуришь со мной? Пойдем на улицу.

Они вышли на веранду, сели на кушетку и по очереди прикурили от одной зажигалки. Оскар нервно затянулся и с раздражением заплевал, стараясь избавиться от попавшей на язык крошки табака.

– Ты сделал это нарочно! – изрыгнул он немного погодя, весь дерганый и обиженный.

– О чем ты, родной?

– Ты вытянул меня, чтобы я гондурасил, пока ты нянчишься со своим Козлодоевым!

– С кем? – добродушно удивился Захар.

– С гоблином этим, борманом лохматым!

– Ничего не понимаю… Ты о Руслане?

– Ты уже по имени его называешь?! – вскинулся Оскар.

– Успокойся, родной. Во-первых, я никогда ничего не делаю назло тебе. А во-вторых… Я понимаю, что после всего произошедшего между вами ты вряд ли хочешь видеть его здесь, но парень он неплохой и еще нам пригодится.

– На кой он тебе впился? Мне сказали, ты собираешься его приручать. Почему именно этот рашпиль? Никого другого не нашлось?

Захар отвлекся на созерцание своих владений и забыл ответить. С непринужденным видом смахнув пепел в деревянную пепельницу, он откинулся на спинку диванчика, забросил ногу на ногу и со двора устремил взгляд под крышу, на отрадно голубое небо. Из-за мыслей о питомцах он не мог насладиться чудесным теплым вечером, с языка рвались вопросы, но задавать их Оскару было пока рано.

– Почему этот борман? – сердился Оскар. Он всегда был чувствителен к постороннему вниманию. При виде чужого равнодушия его начинало трясти. Глаза вспыхивали бешенством, дыхание сбивалось, скованные дрожью руки беспорядочно совершали десятки ненужных мелких движений: проводили по лицу, теребили одежду, трепали заусенцы. Оскар терял связь с мозгом, вспыхивал и становился слабым и уязвимым.

До ушей донеслось обиженное сопение. Захар, спохватившись, полуобернулся к Оскару и ласково потрепал его по плечу.