Понкайо

Резким броском на поверхность сознания узница пришла в себя. Сердце кипело, как в котле, во рту отдавало горечью, но вязкого комка больше не было, серая вата перед глазами исчезла. Нет смысла о чем-то просить. Инга кинулась в уборную, хлопнула дверью без замков и задвижек, выплеснула воду со дна эмалированного таза и, когда палач распахнул дверь, замахнулась на него своим единственным орудием защиты.

Захар одним ударом кулака со страшным грохотом выбил таз из ее рук и поймал Ингу, которая попыталась проскользнуть мимо него.

– Мы же вроде уговорились спокойно все обсудить, нет?

Он в мгновение ока скрутил ее и теперь крепко удерживал, оставаясь за спиной, как чревовещатель со своей куклой. Инга чувствовала, что ее неумолимо толкают вперед, к кровати, по другую сторону которой терпеливо дожидался окончания спектакля равнодушный прислужник со шприцом, и упиралась в пол голыми пятками, но Захар приподнимал ее и тащил дальше.

Воспитанник шагнул им навстречу. Инга в отчаянии поняла: не остается ничего другого, кроме как просить и умолять.

– Не надо, пожалуйста! – Девушка выкручивалась всем телом, приседая и подпрыгивая, но сведенные за спину руки оставались в мертвом зажиме. – Я больше не буду спать! Не буду!

Захар повалил ее лицом вниз на измятое сырое одеяло и навис над нею, упершись коленом в матрас. Кандалы железных пальцев не сместились ни на сантиметр. Инга залилась слезами.

– Захар, не надо! Я все поняла! Я все поняла! Пожалуйста, умоляю, Захар, не надо, не надо!

До нее донесся тихий смешок, но ответа не последовало.

Инга лежала лицом к окну и прекрасно видела, как пират с отравой в руках обошел кровать и склонился, подставив ее взору свое обветренное скуластое лицо. Цепкий взгляд черных глаз на мгновение встретился с ее взглядом, кореец с безразличием отвернулся и нацелился на нее иголкой. Инга неистово задергала плечами, но тут же закричала от пронзившей суставы боли, когда Захар приподнял ее вывернутые руки и вдавил тело в кровать.

– Не дергайся, дорогая, или будет еще больнее.

Инга в ужасе зажмурилась, чтобы не видеть, как в предплечье втыкается игла. Захар отпустил ее руки. Она медленно перевернулась набок и села, опустошенная и раздавленная чужой волей. Растянутые плечевые мышцы не давали сделать ни одного движения без пронзающей боли. Мокрую голову холодило сквозняком, щеки обжигало злыми слезами. Какая же она беспомощная и жалкая…

Инга с тревогой прислушивалась к себе, но не чувствовала никаких изменений. Она все также ненавидит палачей, сейчас даже во сто крат сильнее. Ей по-прежнему хочется рассечь шею Захара. Она все еще любит Филиппа, все еще помнит, как его застрелили у нее на глазах. Он захлебнулся кровью. Инга не коснулась его на прощание. Да, она помнит. Шакал срезал часы с мертвой руки.

– Патрик, друг мой, постучись к девушкам, пусть принесут ведро воды и тряпку. Я тут посижу на всякий.

Прислужник молча накрыл иглу колпачком и вышел, не забыв притворить за собой дверь. Инга поднялась с кровати и неосознанно двинулась к уборной. Когда ее удержали за локоть, она покорно остановилась и даже не подняла головы.

– Реветь по углам потом будешь. Сейчас у тебя есть дела. Приведи жилище в порядок. Подушки, одеяло и постельное белье отдашь соседкам, они просушат и вечером вернут. Приступай.

Глава 10

Инга сидела на корточках в углу между книжным стеллажом и стеной, вцепившись пальцами в волосы, склонив голову до самых коленей, и беспокойно раскачивалась взад-вперед. Из груди вырывалось сбитое дыхание, Инга давилась рыданиями, всхлипывая от беспрестанно текущих слез. Ей было жарко. Организм настойчиво требовал выплеска энергии, но девушка не двигалась с места. Она боялась поддаться энергетическому удару, боялась впасть в забытье и потерять власть над собой. Нельзя забывать. Нельзя забывать. Инга настойчиво удерживала в сознании любимый образ. Глаза темно-карие, волосы каштановые с рыжеватым отливом, который особенно заметен в солнечную погоду и под светом желтых ламп, на ощупь пружинистые и жесткие, как проволока. Кто-то однажды сказал Инге, что у Филиппа слишком пухлые губы, из-за чего рот кажется большим. Но Инга так не считала. Она обожает его губы, обожает целовать их, поглаживать пальцами, любоваться ими в предвкушении поцелуя. Она любит в Филиппе все, она знает каждую его морщинку, которая появляется при улыбке, каждый взгляд, каждый жест. У него очень красивые руки, крепкие и при этом нежные и ласковые. В объятьях Филиппа она становится его творением, его скульптурой, до того в них спокойно и тепло.

Странно отчетливые фрагменты крутились в голове, окликая Ингу на разные голоса, запутывая диссонансом звуков и красок. Обрывки воспоминаний складывались между собой подобно самоцветам калейдоскопа, но тут же разлетались в разные стороны, и выхватить что-либо из этой лихорадочной круговерти было неимоверно сложно, приходилось напрягать каждую клеточку тела и мозга.

Инга сжала голову и склонилась еще ниже.