Если мне и дано успокоиться —сами знаете, где и когда.«Перемелется», «Хочется-колется»,«Постарайся», «Не стоит труда».В измерении, где одинаковаречь борца и бездомного, гдестынет время хромого Иакова,растворяясь в небесной воде,ещё плещется зыбкая истина,только приступ сердечный настигчайку в небе… La bella `e triste. Наокеан, на цикаду в горстимесяц льёт беспилотный, опаловыйсвет, такой же густой, как вчера.Сколько этот орех ни раскалывай —не отыщешь, не схватишь ядра…И шумят под луною развалины,пахнет маслом сандаловым, в дарпринесённым. «Как ты опечалена». —«А чего ты ещё ожидал?» —«Не сердись». Мне и впрямь одиноко,как бывает в бесплодном трудене пророку – потомку пророка,не планете – замёрзшей звезде…
«Когда кажется слишком жёсткой кровать, и будильник сломался, или…»
Когда кажется слишком жёсткой кровать,и будильник сломался, или вдруг наручные начали отставать(а раньше всегда спешили),и не в силах помочь ни новый завод, ни замена батарейки,а на дне кармана внезапно блеснет монеткою в три копейки(встрепенись, нумизмат, конопатый пострел!) жалкоепрошлое – бей тревогу.Всё это значит, что ты постарел, что, выражаясь строго,виноват (и не в силах уснуть) перед Богом – Бог с ним,но и передсамим собой – и пора навостряться в путь, в которыйникто не верит.Всё это значит, что мир обогнал тебя, что в озябшейсухой ладонине аммонал, а веронал, что вряд ли улыбчивыйангел тронет тебя за плечо в мартовской тишине ночной,чтобы в восторгебеспричинном взглянуть за окно, где привкуслимонной коркив морозном небе, арабская вязь, и планеты бессонные,сторожевыепроповедуют липам и тополям, смеясь, искусство жизнивпервые.А ещё это значит, что циферблат – не лицо, а лишь круг —ну о чём ты подумал? – ада.И на стрелки уставясь, переводя их назад, ни о чём егоне проси. Не надо.
«Каждое солнце – атом, но и каждое сердце – стон…»