Послания

Каждое солнце – атом, но и каждое сердце – стон.И поэтому черномраморным вечером, на излёте хмеля,наступает время – вздрагивая, холодея, – размышлять о том,что происходит на самом делепосле дня рождения (развеялся и погасзвон стаканов). Царь творенья, кряхтя, на четвереньках ловитнастырную крысу. То есть время фантомных зачатий, часто незваных мучений совести, то ускользнувшей в небытиелюбови.

Тихо. Только полено сосновое в печке взрывается и трещит.Хорошо говорить с огнём – вероятно, честнее этого другане бывает. Что с тобою, провидец? Зачем твой сыромятный щитс головой Горгоны отброшен в паучий угол?Наступает время сбора камней, из которых я каждый взвешу,время замеса глины для табличек, каждая из которых могла бырассказать, как Энкиду, прикасаясь к руке Гильгамеша,рыдал: «Не рубил я горного кедра, не умертвлял я Хумбабу»,время вступать в неосвящённый храм, где – недостойны,

случайны —сумерки жизни плещут неявным пламенем (а шторы давнозакрыты),исполненным нечитаемой и заиндевевшей тайны,как грошовый брелок для ключей из письменного гранита.

«Когда зима, что мироносица…»

Когда зима, что мироносица,над потемневшею рекоюсклонясь, очки на переносице

поправит мёртвою рукою,и зашатается, как пьяницазаблудший по дороге к дому,и улыбнётся, и приглянетсясамоубийце молодому —оглядываясь на заколоченныйочаг, на чаек взлёт отчаянный,чем ты живёшь, мой друг отсроченный,что шепчешь женщине печальной?

То восклицаешь «Что я делаю!»,то чушь восторженную мелешь —и вдруг целуешь землю белую,и вздрагиваешь, и немеешь,припомнив время обречённое,несущееся по спирали,когда носили вдовы чёрноеи к небу руки простирали.

«Так вездесущая моль расплодилась, что и вентилятор не нужен…»