Послания

Ещё не почернел сухой узоркленовых листьев – тонкий, дальнозоркийпокуда сквозь суглинок и подзолчервь земляной извилистые норкипрокладывает, слепой гермафродит,по-своему, должно быть, восхваляятворца – лесная почва не родитни ландыша, ни гнева Менелая,который – помнишь? – ивовой коройлечился, в тишине смотрел на пламякостра и вспоминал грехи свои, герой,слоняясь елисейскими полями.А дальше – кто-то сдавленно рыдает,

твердя в подушку – умереть, уснуть,сойти с ума, сон разума рождаетнетопырей распластанных и чутьне археоптериксов. В объятья октябрю,не помнящему зла и вдовьих притираний,неохотно падая – чьим пламенем горю,чьи сны смотрю? Есть музыка на граниотчаянья – неотвязно по пятамбредёт, горя восторгом полупьяным,и молится таинственным властям,распоряжающимся кистями и органом.

«Пока я жив, твержу, пока я жив…»

Пока я жив, твержу, пока я жив,мне всё равно – фонарь, луна, свеча ли,

когда прозрачный, призрачный приливдвояковыпуклой печали,озвученный цикадой – нет, сверчком —поёт, что беден и свободендень, выращенный на песке морском,и, словно та смоковница, бесплоден.Блажен дождавшийся прозрения к утруи увидавший, как неторопливоподходят к берегу – гостями на пиру —холмы и рыжие обрывы,пусть затянулся пир, пусть мир ему не мил,и форум пуст, где кружится ворона,где возбуждённых граждан заменил

слепой охранник, друг Харона.И жизнь моя – оптический обман —сквозь дымку раннего пространствауже теряется, как римский ветеранв лавандовых полях Прованса.

«В подмётной тьме, за устричными створками…»

В подмётной тьме, за устричными створками,водой солоноватою дыша,ослышками, ночными оговоркамихудая тешится душа —ей всё равно, всё, милый, одинаково.Что мне сказать? Что истины такойя не хотел? Из опустевшей раковинынесвязный шум волны морской

шипит, шипит пластинкою виниловой,так зацарапанной, что слов не разберёшь.Он нехорош, о, я бы обвинил его,в суд оттащил – да что с него возьмёшь?Отделается сном, стихотворениемиз средненьких, а я уже усталперемогаться палевым, сиреневыми акварельным, только бы отсталмой поздний гость, который режет луковицуопасной бритвой, щурится, изогнутвсем телом, – и на перламутровую пуговицупотёртый плащ его застёгнут.

«Ты хотел бы, как следует поразмыслив, завершить свои финансовые дела…»