Послания

Ты хотел бы, как следует поразмыслив,завершить свои финансовые делазавещанием в пользу простительныхбелошвеек из Гомеля или Орла,(ты берёшь неулыбчивую подругу под рукуи приказываешь – смотри наапрельский закат!), евангелических проповедниковв пригородах Твери,распоряжением в пользу нищих духом,которым в игольное, ах, ушконесравненно проще пройти, чем двугорбому.И вообще умирать легко.В арамейском (утраченном) оригинале Евангелия,

ты знаешь, совсем не верблюд – канат.Наконец оживая, земная подруга разглядываетразрекламированный закат,переливающийся оранжевым, радостным, —то пурпур, то золото, то лимон —как тогда над Голгофою, осквернённым,небольшим и замусоренным холмомнепосредственно под городской стеною. Солдаты зевали.«Подай-ка воды». – «Чего?»Тихих женщин на скорбном зрелище было много,однако ребёнка – ни одного.Говори мне, тихая моя душеприказчица,о проголодавшихся серых снах,

о кровоточащих дёснах, о водяных орехах и о морских камняхв мускулистых ладонях соотечественников,говори же, не мешкай – осталось такмало времени, что терять его – грех. В неуемной почве,в немолодых пластах(состоящих из гравия, фекалий дождевых червейи истлевшей жизни, как ни крути)я ещё не лежу, но уже, озираясь, перед сномначинаю невольно твердить – простисломанной ветке черешневой, не накормленному вовремяголубю, ангельской голытьбе,неизвестно кому, обречённому воздуху,сумасшедшей сверхновой, светлая, и тебе.

«Уйдёт, неласковая, сквозь долгую зевоту…»

Уйдёт, неласковая, сквозь долгую зевотудолдоня – музыке наперерез —перевранное пушкинское «что-томне грустно, бес»,и пораженческая страсть немытою гадалкойвоспламенит воображение, бубняо Лао-цзы, и друг лысеющий в тусовке жалкойчурается меня.И то – пора и мне мужать, рассматривать серьёзнопожитки собственные, в холщовый узелокувязанные в прихожей. Поздно, позднобузить, предчувствовать, раскаиваться. Видит Бог,

что всяк, кичащийся иллюзией о даренебесном, о восторгах юных жён,неправ – ему, подобно псу, скворцу и прочей твари,предел от века положен.Не оттого ли спит, безвременною смертию наказан,казнен, в сырых сокольнических песках учитель бедный мой.Ах, как он удивлённо пел любовь и светлый разум,и утренние возвращения домой!А уж если пить, учил, то – повышая градус,схитрить, вильнуть – но только не уплачивая в срокунылым мытарем на скорбь, огонь и радостьисчисленный налог.

ВДАЛИ МЕРЦАЕТ ГОРОД ГАЛИЧ

Стихи мальчика Теодора