Послания

Зря уговаривает меня подруга – живи, не трусь.Сгрызла её адресата апатия, словно сыр молодые мыши.Раньше хотя бы читал перед сном, а теперь ленюсь,только слушаю тяжкий рок, доносящийся от соседа вышеэтажом сквозь ветхие перекрытия. Сколько их,невозвратных потерь, размышляю, не засыпая. Факты —вещь упрямая. В узких ботинках, в седой бороде,на своих двоихя ещё прихрамываю, но уже мне мстительно пишут: как тыпостарел на последней фотке! Удивляясь сухому рассвету,

пошарьпо сусекам, авось на какой колобок и сыщешь,размечтавшись. О мой бедный, бедный октябрь, кто ты —стеклянный царьвремени, или так, кладовщик, не выдающий духовной пищинищим духом? В зрительном ящике деловойиндекс падает, жупелов – что в безлюдном полеперепелов, от сибирской язвы до тепловойсмерти вселенной. Сложить ладони и замолчать. Давно лине было стыков на рельсах, тикали в изголовье часы,

в белых палатах больные тихо листали книги и неумирали, и начинался мир по-якутски, на букву ы,совершенный, как спелое яблоко или дыня…

ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ

I. «Надоело, ей-богу, расплачиваться с долгами…»

Надоело, ей-богу, расплачиваться с долгами,говорит человек и неласково смотрит в стену,из газетной бумаги на ощупь складывая оригами —радиоактивный кораблик, распутную хризантему.Засыпал скульптурою, а очнулся – посмертным слепком,

и полуслепцом к тому же. В зимний омут затянут,поневоле он думает о государстве крепком,где журавли не летают, зато и цветы не вянутбез живой воды. И нет ему дела до акварели,до спирали, до снежных ковров, до восстания братана другого брата. «Отмучились, прогорели», —шепчет он, слушая разговор треугольника и квадрата.

II. «Сей человек, неизвестно какого роста…»

Сей человек, неизвестно какого роста,неизвестной нации и политических убеждений,

призван являться символом того, как непростовыживать после определенного возраста. В плане денегвсё нормально, здоровье, худо-бедно, в порядке,по работе – грех жаловаться, взлёт карьеры.Наблюдаются, правда, серьёзные неполадкив отношении трёх старушек – надежды, любви и веры,да и матери их Софии. Страхам своим сокровеннымволи он не даёт, и не ноет – умрёт скорее,и толчками движется его кровь по засорённым венам,как обессоленная вода сквозь ржавую батарею.

III. «Поговорим не о грифе и вороне, а про иную птицу…»