9 февраля 1973 года, в день моего освобождения, началась трехдневная голодовка солидарности адвокатов и членов семей заключенных РАФ, которые сами уже объявили голодовку. Акция протеста была проведена на оживленной улице напротив здания Федерального суда, который в большинстве случаев принимал решения о сроках и условиях заключения. Эта забастовка была одной из первых публичных акций друзей и родственников против пыток в изоляторе.
Я решил присоединиться к ней. На следующий день я отправился на поезде в Гейдельберг с моим адвокатом Куртом Гроневольдом и одним из его коллег. Там нас забрали с вокзала два других адвоката, и мы поехали на их машине в Карлсруэ. Был уже вечер, и мы говорили о положении заключенных, о моем опыте и опыте адвокатов. Они рассказали мне, как обстоят дела у заключенных, которых они знали лично. Внезапно, в середине нашего разговора, я почувствовал смертельную усталость. Почему я должен был заснуть именно сейчас, когда было так много нового, что нужно было услышать, понюхать и увидеть? Изо всех сил я боролся с этой необъяснимой усталостью, пока мне не удалось ее преодолеть. Я посмотрел на часы и увидел, что уже ровно час дня. В течение полутора лет свет для меня гас именно в это время суток, и это условие преследовало меня в моей жизни вне тюрьмы. Тюрьма еще не закончила со мной.
В Карлсруэ я встретил первых членов семьи, которые поддерживали своих братьев и сестер и детей в тюрьме: Венке, сестру Ульрике Майнхоф, Кристиану, сестру Гудрун Энсслин, Нину, мать Андреаса Баадера. Я также встретил там Габи и других друзей из бывшего СПК, которые посещали меня в тюрьме. Мы беседовали с очень молодыми людьми, которые начали интересоваться положением заключенных и партизанской борьбой и которые с большим вниманием слушали такого «старика», как я, когда я им что-то рассказывал, когда мне было что им рассказать. Они жили неподалеку от Федерального суда и разрешали голодающим ночевать у себя.
Днем мы стояли на улице перед зданием суда с транспарантами. Адвокаты надели свои черные мантии, и прохожие заводили с нами разговоры. Даже когда разговоры становились жаркими, я не чувствовал агрессивного отторжения с их стороны. Это должно было произойти позже.