После потопа

Он не сводил с меня глаз. Пришлось коротко кивнуть. Я вот-вот готова была сдаться. Трещины в моей крепостной стене становились все глубже и глубже. Я уставилась на руки Дэниела, державшие парус. На ладонях мозоли, по указательному пальцу тянется длинный шрам. Мне хотелось снова взять его за руку, но я положила ткань для заплатки поровнее, уколола иголкой палец и поднесла к губам, просто чтобы ощутить хоть какой-то вкус.

Больше недели мы с рассвета до заката трудились над восстановлением корабля. Но даже когда закончили ремонтные работы, нас не покидало чувство, будто что-то все равно сломано. Возможно, причина в изоляции: мы в первый раз так долго не встречали ни одного корабля. А из Сломанного Дерева отплыли месяц назад.

Томас помог мне найти старую фанеру и металлические прутья, чтобы укрепить даунриггер. Мы с Марджан прибили фанеру гвоздями у основания и проволокой примотали прутья к стержню.

– Проще заменить стержень, и все, – буркнула я.

Он сместился под моим весом.

– Давай забросим сеть. Посмотрим, какой вес он выдерживает, – предложила Марджан. – Проверим, на какую часть больше нагрузки, и привяжем туда еще прутьев.

Я прикрепила сеть к даунриггеру и забросила ее в море. Мы вдвоем сидели на палубе. На наших глазах даунриггер накренился влево. Марджан принесла кусок дерева. Я выпрямила стержень, и Марджан прибила дерево к основанию.

Мы снова сели. Стержень изогнулся под тяжестью рыбы, но выдержал. Мы обе молчали. Я думала о сне, который привиделся мне сегодня ночью. Я вздрогнула и проснулась, а Перл спокойно посапывала рядом. Мне приснилось, что все живые существа в океане вымерли, будто кто-то растворил в воде яд. А может быть, вся вода стала слишком горячей или слишком холодной и убила своих обитателей, ведь им некуда больше деваться. Вода вдруг стала не такой, как нужно, никто из морских существ не успел приспособиться к изменениям, поэтому рыбы сморщились и сотнями опустились на дно, одна поверх другой. Горы общих могилок под водой.

– А вдруг вся рыба переведется? – спросила я у Марджан. – Что-нибудь случится с водой, и рыба больше не сможет жить в океане? В последнее время ничего поймать не могу.

Лицо Марджан оставалось невозмутимым. Только на лбу и в уголках рта проступали едва заметные морщинки. Казалось, темные глаза Марджан ничего перед собой не видели, будто она витала где-то далеко. Вдруг мне захотелось побольше узнать о ней: события ее жизни, воспоминания. И не только о том, какие решения она принимала, но и том, что ей приходилось делать против воли.

– Ничего, как-нибудь и без рыбалки прокормимся, – ответила Марджан после минутной паузы.

Она сидела, скрестив ноги и сложив руки на коленях. Ее непрошибаемое спокойствие вывело меня из себя.

– Тебе легко говорить, – буркнула я, но сразу смутилась. – Извини, я…

– Хочешь сказать, что от меня никто не зависит? – спросила Марджан. Тон прозвучал холодно, но потом губы растянулись в слабой улыбке. – Да, в чем-то мне проще. А в чем-то – труднее.

Я зажмурилась и откинулась назад, опершись ладонями о палубу. Постаралась дышать как можно глубже, набрать в грудь побольше воздуха. Тяжесть душила меня.

– Извини, просто я иногда сама не знаю, что делаю. Пытаюсь спасти дочь, но в этом новом мире не могу уберечь ее от всех опасностей, – сказала я.

– Ни в этом, ни в любом другом, – ответила Марджан.

Она окинула взглядом палубу и посмотрела на Томаса. Стоя на штормтрапе, он прибивал небольшой металлический блок к новому главному рею. Когда Марджан снова повернулась ко мне, она будто стала как-то меньше, мягче. Солнце светило ей в глаза. Марджан прищурилась:

– Моя мама всегда говорила: мудрость рождается в муках. Но если я и нажила какую-то мудрость, то она родилась не из того, что со мной случилось, а из мук, которые я сама себе причинила.

– Это как?

– Когда утонула моя дочь… Я говорила, что ее вырвал из моих рук поток воды, но это неправда, – грустно улыбнулась Марджан. – Иногда мне хочется думать, что все так и было.

Она говорила нерешительно, с запинками. Эта робкая манера напомнила мне маму. Ритм ее речи созвучен ритму моря: то накатит, то отступит.

– Пока не закрылись школы, я работала учительницей. Преподавала математику и естественные науки. Говорят, учителя часто относятся к ученикам как к родным детям, а к родным детям – как к ученикам. Чужим отдаешь, своих учишь. А я всегда думала: «Ну, это точно не про меня». Но я ошибалась. Особенно давила на единственную дочь. Слишком много от нее требовала. Когда мы спасались от Шестилетнего потопа, некоторое время жили то в Канзасе, то в Оклахоме. Там мы подружились с другой семьей, где было два маленьких сына. Родители рыбачили, а мальчики им помогали: ныряли на мелководье за моллюсками. Они делили с нами пищу, а мы помогали им, чем могли. Мои сыновья ныряли вместе с сыновьями наших друзей, а дочка не хотела. Говорила, боится. Но я ей твердила: «Страху надо смотреть в лицо. Ты должна добывать еду для общего стола вместе со всеми остальными. Такая уж у нас теперь жизнь». Я велела ей тоже нырять за моллюсками.