После России

— Выступал ли Александр Солженицын перед микрофоном «Свободы»?

— Нет. Читались только главы из «Архипелага ГУЛАГ». Выступает он крайне редко. И по «Голосу Америки» он ни разу не говорил. Пожалуй, один-единственный раз. если мне не изменяет память, он дал интервью Би-би-си. Другое дело, почти все. о чем мы просили Александра Исаевича, он нам разрешал. Положим, неоднократно мы повторяли интервью, которое он дал Никите Струве. Оно было записано на видеопленку, я уж не знаю, где эта видеопленка использовалась, но мы ее запросили, и Солженицын разрешил нам с ней работать. Не могу не добавить, что отношения Солженицына со «Свободой» испортились, вернее, его отношение к «Свободе». да и к «Голосу Америки», испортилось в году 1980-м. Он тогда дал огромное интервью одному американскому журналисту, где писатель очень, очень резко говорит об обеих радиостанциях, высказывая к ним целый ряд претензий. А главная состояла в том, что мы, дескать, морочим голову советским слушателям всякой ерундой, всякой чепухой, тогда как советским слушателям нужны только передачи по российской истории и религиозные программы. В этом случае, считал Солженицын, все образуется, все возродится.

— Ваше личное отношение к Александру Солженицыну? Что вы думаете о его проектах «Обустройства России»?

— Я

прочитал с большим интересом и с несомненным уважением его брошюру «Как обустроить Россию?». Прочитав, убедился, что по большей части все соображения и все идеи, высказанные им, я уже читал и слышал в его публицистике, в публичных выступлениях последних лет, начиная, скажем, с «Письма вождям» 1974 года и дальше идя через его гарвардскую речь в Америке, статью «Наши плюралисты» и так далее. Так что в общем-то ничего нового, принципиального для себя я не нашел, что ему, конечно, отнюдь не в укор. У человека есть определённая сумма воззрений, сумма взглядов, и, естественно, он ее повторяет. Но я Заметил, что эта работа, скажем, мягче, сдержаннее, менее колючая, менее гневная. чем прошлая публицистика. Но зато как поданы эти тридцать миллионов копий! Как откровение пророка! Мне думается. что неистовство последнего времени вокруг имени Солженицына и его работ, неумная, беспорядочная несогласованность публикаций, когда водопад солженицынских текстов, разобранных, расхватанных по различным журналам, обрушился на читателя, — это в общем-то не в пользу Солженицына. Это подрывает и даже умаляет, если хотите, несомненное величие и несомненную глубину встречи русского читателя (наконец-то!) с его работами, с его творениями, с его мыслями. Мне думается, что возвращению Солженицына домой вредит вот эта экзальтация, истерические восторги. Умный, совестливый, симпатичный человек Юрий Карякин. Но не далее как вчера в программе «Время» ему дали слово об этой брошюре. И Ю. Карякин одически заговорил о том, что вот сейчас впервые живой голос живого великого писателя долетел до нас. Это же все равно, продолжал оратор, как если бы с нами заговорили Достоевский или Толстой. Ну скажите, зачем эта дешевка, рикошетом бьющая по самому Солженицыну? Я убежден, что тот же Толстой поморщился бы, если бы тогдашний Карякин сказал нечто такое: к нам обратился Лев Николаевич, это же все равно что к нам обратился бы Пушкин. Это мельтешение сбивает, отвлекает, мешает людям действительно взвесить и осознать свои серьезные и выстраданные наблюдения, соображения, идеи, остаться с ними один на один, почитать, посидеть, поразмыслить. А вокруг подняли какой-то хипиш…

— Я чувствую, вы противник всякого кумирства. А как же вы привечаете знаменитых людей, специалистов по русскому вопросу, проживающих на Западе? Неужели у вас нет человека, которому бы вы отдали все свои симпатии?

— Я должен признаться все-таки, что был в моей жизни один кумир. Настоящий, и я действительно отдал ему свою любовь — это Андрей Тарковский.

— Вы были знакомы?

— Да не очень хорошо, но знал его еще в Советском Союзе. А потом мы встречались на Западе. Я чувствую, вам это интересно, и расскажу об одном эпизоде, о первой' встрече с ним в Европе, поразившей меня.

Она произошла в Канне в 1972 году во время кинофестиваля. Он привез «Солярис». В Советском Союзе я был кинокритиком, членом Союза кинематографистов. Здесь же я стал работать на радио «Свобода» и каждый год ездил на международные кинофестивали. Когда приходилось встречать там бывших коллег, все они единодушно зеленели, как будто они видели Кощея Бессмертного. И так по стеночке уходили от меня подальше, чтобы, не дай Бог, я не спровоцировал их на контакт. А мне и в голову не приходило такое.