После зимы

Свет сочился через узкие щели в ставнях, нарезая полумрак императорской опочивальни на идеально ровные ломтики. Тут всё осталось в неприкосновенности с того момента как тело почившего государя унесли для вскрытия и погребения. Разбросанные по всему полу скомканные салфетки, полотенца в каких-то бурых разводах, медицинский лоток с иголками от шприца. Даже тарелка с заплесневелыми яблоками по-прежнему стояла на столе. Траурные синие полотнища безжизненно обвисли с поперечных резных балок. Кто и когда успел их повесить? Умом Кай понимал, что юнго Шэнли умер слишком давно, а похоронили его очень быстро, чтобы запах мертвечины сохранился до сих пор, но ничего не мог с собой поделать. Его нос обонял зловонный труп. Генерал Найто, наверняка, сказал бы, что так пахнет сгнившая до основания империя Ситтори, но Каю отчего-то было не до метафор.

Возможно, если бы в личных апартаментах императора убрались как следует, привели всё в порядок, проветрили, то и ощущение не было бы таким гнетущим. По сути, юнго обитал в музее. Всем этим вазам, скульптурам, курильницам, картинам с гравюрами, драгоценным коврам, мебели с инкрустациям из драгоценных камней не место в личной спальне. Жить в таком месте странно, умирать, надо думать, так и вовсе страшно.

Маэда брезгливо поморщился, когда взгляд его споткнулся о скомканное одеяло и черное пятно на шелковой, цвета ванильного мороженого простыне, щедро затканной по краю золотыми бабочками. Для полноты картины из-под кровати стыдливо выглядывал эмалированный бок подкладного судна.

Правы были древние мудрецы, когда называли смерть непристойной девкой и бесстыдницей. Когда она приходит, то самое сложное сохранить хотя бы каплю достоинства. Кем бы ты ни был — императором или пастухом — в свой последний миг ты будешь унижен. Вот так и проходит мирская слава. В голову капитану Маэде настойчиво лезло что-то пафосное, монументальное и отлитое в бронзу из школьной хрестоматии, когда среди царского тряпья он разглядел корешок книги в кожаном переплете. Та преспокойно лежала в изножье развороченной постели, словно её только что отбросили в сторону. Кай даже поспорил сам с собой, что это и есть тот самый «Ларец». И, конечно, выиграл спор.

И уже взяв томик в руки, увидел вдруг всё так, словно каким-то немыслимым чудом очутился невидимкой в опочивальне в ту историческую ночь…

Приглушенный свет единственного ночника — стеклянного шара с морозным узором, прерывистое дыхание умирающего, его сдавленный то ли стон, то ли плач, ядреная вонь смеси запахов камфоры и мочи. Никого нет — ни медперсонала, ни охраны, ни придворных, дворец совершенно пуст, а по широким коридорам гуляет осенний ветер. Скрипят ставни. Императрица сидит рядом с умирающим мужем и читает ему вслух, но голос не дрожит и не дробится в зеркалах её отражение. «И когда мы спустились по тропе, ведущей от перевала, перед нами вдруг открылось море…», — читает она и сжимает холодные влажные пальцы императора в своей ладони, контрастно горячей и живой…

— Блин, Маэда, вы, что ли, наркоты здешней надышались?

— А?

— Я вас зову-зову, а вы смотрите в одну точку и молчите.

Истеричные нотки в голосе особиста Каю показались странными. С чего бы ему пугаться?

— Хрен его знает, что они тут в курильницах жгли. До сих пор воняет.

— Это — камфора, — проворчал Кай не оборачиваясь, чтобы успеть спрятать книгу за пазуху. — Она стимулирует дыхательный центр. Должно быть, император задыхался.

— Когда наши вошли сюда, он уже пару часов как мертв был. Она его только одеялом укрыла по самый подбородок, — решил внезапно поделиться воспоминаниями Яно. — Сидела рядом, книгу читала, спокойная такая.

— Вряд ли императрица стала бы голосить, как обычная вдова. А может уже давно смирилась, пока юнго болел.

Капитан Яно поморщился, словно унюхал в мешанине неприятных запахов болезни и смерти, какой-то особо мерзкий.

— Терпеть не могу это слово. Юнго. Блин, как будто покойник Шэнли до сих пор вам государь и повелитель.

— Не нужно преувеличивать, я просто пользуюсь терминами ситтори. Мне так удобнее.

— Но патриотичнее ли?

Кай понимающе усмехнулся:

— Помогали капралу Коико писать очередной донос?

И по тому, как собеседник быстро отвел взгляд понял, что угадал. Или почти угадал, неважно.

— У меня в ящике стола лежат уже три доноса на вас, между прочим.

Как там сказала императрица: «Что же нам теперь делать?» Удивительно, что их всего три, а не тридцать три. Не то, чтобы капитан Маэда нисколько не боялся бдительных парней из Особого отдела, но у него было важное задание от командования, которое служило и мечом и щитом от любых нападок.

— А если вдруг облажаетесь? Вдруг испортите всё дело? А трибунал учтет все мнения, и доносами не побрезгует. В курсе?

Капитан Яно словно мысли читал.

— Вам-то какая от того печаль? Это ж меня судить будут, не вас.

— Предположим, что я вам искренне симпатизирую. Как человеку и сослуживцу. Может такое быть?