Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

У тибетских монахов были специальные бумажные вертушки с текстами молитв; вертушки крутились на ветру, и слова молитв регулярно повторялись. Похоже, немцы считали, что когда вам приходится мыться в душевой холодной водой, потому что теплой нет, достаточно прочесть трижды «Halte dich sauber» – и этого будет достаточно, чтобы оставаться здоровым. Ханс предпочел бы молиться, сидя под тибетской вертушкой. Потому что, в отличие от тибетских монахов, немцы в области цивилизации сумели достичь совершенства лишь в одном: в технике уничтожения людей.

В приемном покое его уже разыскивал де Хонд:

– Пошли, ван Дам, уже почти стемнело. Нам надо успеть в Десятый барак.

Они вышли на Березовую аллею. По ней без видимой цели бродило довольно много людей. Неподалеку от Десятого барака кто-то стоял. Де Хонд направился в ту сторону и обратился к одному из стоявших:

– Коллега Адрианс.

Адрианс обернулся и тут же забросал Ханса вопросами о Вестерборке и о родителях своей жены, но Ханс слушал его вполуха. Стоя почти рядом с бараком, он смотрел не отрываясь на зарешеченные окна, в которых то и дело появлялись лица женщин.

Адрианс тем временем продолжал болтать. Он был в лагере всего несколько месяцев, и пока все у него складывалось весьма удачно. Има, его жена, оказалась в Десятом бараке, но она работала там медсестрой, а он пристроился в Отделение гигиены – если быть точным, название выглядело так: Serologischen Labor des Hygiënisch-Bakteriologische Untersuchungsstelle der Waffen-SS und Polizei Südost [47]. Там проводились подробные и многосторонние лабораторные исследования для лагерей и армейских эсэсовских частей. Это была просто замечательная работа, но лаборанты-эсэсовцы, конечно, следили за ним в оба глаза. Вдруг, даже не повернув головы в сторону барака, он сказал:

– Привет, Има, привет, малышка, как прошел день?

В крайнем окне, выходящем на Березовую аллею, появилась девушка. На ней был красный платок и белая рубашка. Она что-то еле слышно ответила.

Ханс не мог утерпеть и спросил, не знает ли Има, где Фридель, и не поищет ли она ее. Но ребята пихнули его в бок и жестами показали, чтобы он заткнулся: совсем рядом, метрах в пятидесяти от них, на угловой башне лагеря, между двумя рядами колючей проволоки торчал на своей вышке Sturmmann[48]. Одно громкое слово, обращенное к женщине, могло завершиться выстрелом и прекратить идиллию навсегда.

Терпение никогда не было сильной стороной характера Ханса. Но теперь он чувствовал себя так, словно прождал свидания с любимой несколько лет, и никак не мог сдержать жгучего нетерпения. Атмосфера была накалена, сумерки сгущались, а за окнами, словно в старинном театре теней, проплывали силуэты женщин. Это был странный вечер: душная атмосфера бабьего лета и ожидание чуда, разлитое в воздухе. Словно сцена из сказок «Тысячи и одной ночи»: юноши стоят на пороге огромного гарема и каждый из них гадает, которая из женщин принадлежит ему.

И тут наконец раздался ее голос, словно призыв муллы с отдаленного минарета, несущийся сквозь душную восточную ночь. Словно грустное, но полное страсти сновидение. Такое тихое, как шепот влюбленных, прячущихся в тайном месте, и грустное, как песня муэдзина, обращенная к пророку.

– Ханс, любимый, слава богу, ты тоже здесь…

– Фридель, малышка, теперь мы вместе и все будет хорошо.

Он искал ее фигурку в окнах, но тьма становилась все плотнее, надежно скрывая силуэты женщин. Они прижимались к окнам и казались совершенно одинаковыми из-за красных платков, которые были на каждой из них. Он сказал ей об этом.

– Я сниму платок, и ты сразу увидишь, какая я красотка.

Там, за вторым от угла окном, была она, его девочка. Он улыбнулся. Конечно, она самая красивая на свете. Он всегда считал ее красивой, не важно, есть у нее волосы или их сбрили, она всегда будет для него самой красивой. – Как дела у тебя в бараке? Все нормально?

Тут ребята дали понять Хансу, что с вышки его, похоже, не видно, и теперь он может говорить спокойно.

– Знаешь, здесь неплохо. Работать не заставляют, и тут чисто.

– Фридель, я говорил с профессором. Ничего не бойся, он сказал, что тебе, как жене доктора, ничего не грозит.

– Это хорошо, потому что здесь, кажется, делают странные вещи с людьми.

Ханс увидел, как женщина, стоявшая рядом с Фридель, толкнула ее: им нельзя было говорить об этом.

– Фридель, малышка, я работаю в госпитале, так что со мной тоже все будет в порядке…

И вдруг все оборвалось. Раздался резкий свист, парни подхватили Ханса и отправились по Березовой аллее, удаляясь от женского барака.

К ним подошел молодой парень.

– Это я свистел. В лагере Клауссен.