Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

Клауссен был Rapportführer [49]. Он появлялся в лагере всегда внезапно, чаще всего – чтобы провести ежевечернее собрание, где Lagerführer[50] каждого из лагерей отчитывается обо всем, что случилось в его лагере за день. Это был очень высокий, словно сошедший с «арийских» плакатов, светловолосый немец. По утрам он бывал вполне благодушен, но к вечеру обычно напивался и становился опасен.

В любом цивилизованном обществе склонность к насилию старательно подавляется в детях, начиная с самого раннего возраста – как примерами поведения взрослых, так и воспитанием. В германском обществе, однако, страсть эта приветствовалась и поощрялась. Национал-социалистическая мораль плюс определенное количество алкоголя делали из людей совершенных дьяволов.

Хотя, пожалуй, дьявола могло бы оскорбить сравнение с этими людьми, ведь дьявол – справедливый мститель. Он появляется на арене либо если кто-то должен понести заслуженное наказание, либо когда какой-нибудь безумный ученый вроде Фауста сам вызовет его и подпишет соответствующий контракт о продаже собственной души.

А нацисты жестоко расправлялись с беззащитными жертвами без какого-либо намека на закон или справедливость.

Итак, где-то впереди уходил в глубь лагеря раппортфюрер Клауссен, с которым им не очень хотелось встречаться. Они двигались в том же направлении, что и он, но старались держаться на безопасном расстоянии. Всякий, кто попадался ему на пути, удостаивался его внимания – тычка или затрещины, а того, кто не успел вовремя отскочить в сторону, Клауссен сбивал наземь, чтобы неловкий арестант мог без помех свести знакомство с его ногами, обутыми в высокие, начищенные сапоги.

Но тут откуда-то вынырнул Вилли, староста лагеря. Он был не только по должности, но и по возрасту самый старший среди арестантов и их единственный представитель, с которым лагерным властям приходилось считаться. Вилли, улыбаясь, сжал свою шапчонку в кулаке и вразвалку направился к Клауссену. Последовала напряженная пауза, пока Клауссен, щурясь, пытался понять, кто же это столь непринужденно приближается к нему, приветливо кивая… и наконец, разглядев Вилли, сразу успокоился. Дружески приобняв старосту лагеря за плечи, он, улыбаясь, повел Вилли с собой, очевидно, чтобы вместе пропустить по стаканчику.

Весь лагерь вздохнул с облегчением: Вилли удалось разрядить обстановку. Он вообще был правильный парень, этот Вилли. Он понимал, что его долг состоит в том, чтобы защищать арестантов перед начальством, и он делал это, пренебрегая опасностью. Вилли был немцем, но вдобавок еще и упертым коммунистом, так что в лагере он сидел уже целых восемь лет.

Вообще-то старост из числа арестантов выбирали эсэсовцы, и не все они были такими, как Вилли. Вот Деринг, к примеру. Этот был старостой госпиталя. И как раз на следующее утро Ханс свел с ним знакомство.

– Что вы за врач? – спросил Деринг.

Ханс ответил одном словом: назвал свою врачебную специальность. Он испытывал отвращение к этому человеку, небрежно развалившемуся в кресле и разговаривавшему с коллегой так, словно тот был нашкодившим мальчишкой.

– Достаточно, подождите в коридоре.

В коридоре, в ожидании своей очереди, стояло несколько арестантов. В большинстве своем – молодые поляки, кандидаты на работу в качестве санитаров, которых должны были представить старосте. Кроме них, было трое евреев: сам Ханс, фельдшер ван Лиир и еще один человек постарше. Последний представился: доктор Бенджамин, детский врач из Берлина. Он прибыл в том же эшелоне, что и Ханс, но сразу после дезинфекции профессор Самюэль забрал его к себе в госпиталь. Они были знакомы еще со студенческой скамьи.

Когда последний молодой поляк вышел от старосты, появился писарь со списком: он велел еврейским докторам подождать и забрал поляков с собой. Через несколько минут он вернулся.

– Вы должны сперва пройти карантин. Только после этого вы можете быть направлены в госпиталь.

Ханс был изумлен: получив накануне «добро» от лагерного врача, он считал, что вопрос с его назначением на врачебную должность уже решен. Но де Хонд уже предупреждал его:

– Это с точки зрения немцев с тобой все в порядке, но с поляками еще будут проблемы.

К сожалению, де Хонд оказался прав.

Хотя лагерный врач принял Ханса на работу, польский староста госпиталя отправил его на карантин. Допустят ли их все-таки к работе в госпитале или это просто предлог, чтобы не брать туда евреев?

Ханса это сильно напугало. Почему на карантин не отправили поляков? Почему только их, троих евреев?