Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

– Что ты имеешь в виду?! Я там ни разу не был. Да, я коммунист, паршивая красная свинья, но среди этих проституток вы меня не найдете. Кстати, в Бухенвальде у чистой публики не было принято шляться к проституткам. Не надо думать, что там такие, как я, с красными треугольниками, постоянно пребывали в бардаках.

Я не понимаю, почему здесь, в Освенциме, все мужики такие озабоченные. Целыми вечерами стоят в очередях, в ожидании.

– Кормят слишком хорошо, – кивнул Зилина.

– Ладно, вернемся к этому куску дерьма, – продолжал Пауль, снова поворачиваясь к Хансу, – я хорошо посмеюсь, когда раппортфюрер снова явится в лагерь и застукает тебя там. Ты, наверное, не знаешь, что случилось с Флореком, нашим парикмахером?

– Нет.

– Флорек стоял у окна Десятого блока и разговаривал со своей девушкой. Знаешь, как это бывает с Флореком, разговор с намеками и соответствующими жестами. И надо ж такому случиться, что в это время на него наткнулся Кадук, наш второй раппортфюрер. Он схватил его за горло, скрутил и отволок в контору коменданта барака. И там он сказал, чтобы комендант лагеря Хесслер назначил Флореку наказание: двадцать пять горячих по заднице. И Флорек эту порцию тут же получил с помощью бычьего хвоста.

– А что это такое?

– Как я и сказал: высушенный бычий хвост, первоклассный германский кнут для исполнения наказаний. Флорек трое суток пролежал на животе; сидеть нормально он до сих пор не может, а было это больше двух недель назад.

– Ты никогда не слыхал о «Стране двадцати пяти»? – прервал рассказ Пауля Зилина. – Так называли немецкую Юго-Восточную Африку. Тамошних негров обычно наказывали двадцатью пятью ударами хлыста. Представляешь, что это было такое, если дало имя целой стране?..

Но Пауль не дал ему продолжать.

– Мы, немцы, превратились в совершенно бешеный народ, – сказал он. Потом, едва сдерживая прорывающуюся злобу, поглядел на Ханса, выругался еще раз сквозь зубы и послал его в Двадцать первый барак. Потому что сердился он, собственно, из-за того, что сегодня там набирали команду для доставки грузов.

У Двадцать первого барака стояло пятнадцать человек. Дежурный по бараку занимался их сортировкой, расставляя людей в ряды по пять человек и бормоча ругательства в адрес начальства других бараков, до сих пор не приславших своих рабочих.

Тем не менее новые люди подходили, и слышалось: «быстрее… встаньте свободнее… скорее, скорее», но когда, наконец, все тридцать человек были построены, им пришлось ждать еще полчаса, пока не подошел Rottenführer

[71] – эсэсовец, который должен был их сопровождать. Но после того как они ровными рядами вышли за ворота и дошли до того места, где стояли дома лагерного персонала, там не нашлось транспорта, чтобы погрузить то, что они должны были отвезти в лагерь. Роттенфюрер вступил с кем-то в переговоры, и они простояли еще целый час, ожидая результатов. Было холодно, нестерпимо холодно, и их, одетых в полосатое полотно, пробирала дрожь. Они стояли посреди улицы, лицом к тротуару, с которого другие арестанты сгребали снег, а тепло одетые эсэсовцы входили в дома, а потом выходили из домов на улицу.

Перед ними было три больших дома с вывесками:

SS-Revier[72]

SS-Standortverwaltung

Süd-Ost[73]

Kommandantur[74].

Дома эти напоминали пчелиные ульи; мужчины роились вокруг них, влетали в двери и вылетали из дверей, между ними попадались и молодые, хорошо одетые женщины, причем можно было побиться об заклад, что их одежда раньше принадлежала юным еврейским девушкам, убитым давным-давно – очевидно, ради того, чтобы приодеть «арийских» дам.

Иногда проходили арестанты из так называемой Kommando SS-Revier[75], которые в основном работали там уборщиками, за исключением нескольких избранных, исполнявших роли аптекарей или зубных врачей. С этими все было в порядке. Питались они так же, как эсэсовцы, и получали те же туалетные принадлежности и лекарства, что и их хозяева. Кроме того, команда, обслуживающая эсэсовский госпиталь, служила главным источником поступления в лагерь лекарств.