Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

На них всех налепили черные треугольники, что означало: «асоциальный тип, уклоняющийся от работы». Только представьте себе: люди, которые всю свою жизнь работали как лошади, которые превратили свою доисторическую деревню, окруженную грязными полями, в прекрасное, огромное, современное хозяйство. Люди, которые знали лучше, чем кто-либо в мире, что означает коллектив, коллектив рабочих и крестьян, и как работает такой коллектив, теперь были названы «асоциальными». Какая разница, что за треугольник ты здесь носишь, как тебя здесь оценили? – Погляди-ка вокруг себя, кто здесь сидит и за что, – продолжал русский. – Вон там сидят поляки с красными треугольниками, на которых написано «П» – арестант-политик. Но я точно тебе могу сказать, что девяносто процентов этих «политиков» – либо спекулянты с черного рынка, либо их политические акции были самыми что ни на есть дурацкими, и они охотно об этом рассказывают, когда напьются. Немцы с красными треугольниками гораздо чаще – настоящие политики. Некоторые сидят по десять лет, но здесь их совсем немного. Они уже по большей части перемерли. А дальше идут русские, которые, как я уже сказал тебе, в основном носят черные треугольники. Вот они-то на самом деле и есть настоящие политики, потому что то, что они отказались работать, было настоящим политическим актом. Но самый настоящий мусор, как правило, – это зеленые треугольники. Если треугольник повернут вверх уголком, это Berufsverbrecher

[97], а если уголок обращен книзу – иногда совершающий преступления. В лагерях они изображают из себя важных людей. На совести некоторых из них, если они попадают на должности старосты лагеря, – гибель сотен их товарищей по заключению. Хотя это и не всегда так. Я знал одного немца из Кельна, который в 1936 году разбрасывал с самолета, кружившего над городом, политические памфлеты. Конечно, антинацистские. Его схватили, и он сумел доказать, что деньги на печать этих памфлетов он получил у одной нелегальной организации. И на него навесили зеленый треугольник – то есть его сочли уголовным преступником! А если бы он сказал, что напечатал памфлеты на свои деньги, то без сомнения получил бы красный, политический треугольник.

Между тем наступил вечер, и Хансу надо было сходить наверх, глянуть, как там идут дела. Наверху был громадный чердак, где на голом цементном полу лежали три сотни арестантов. Все они были евреями. Несколько дней назад одного еврея застукали на том, что он опорожнял свой мочевой пузырь в миску для еды. Именно мочевой пузырь был причиной болезни, арестанту требовалось чаще обычного его опорожнять, и он не мог ждать планового выхода в сортир дважды в день. Один его приятель из рабочего барака притащил ему лишнюю миску специально для этой цели, но его объяснения никто слушать не стал. Его просто избили до полусмерти, а далее поступили так, как поступали всегда: если один еврей нарушил порядок, значит, все евреи – свиньи.

И староста барака принял решение, что все евреи переводятся на чердак, благодаря чему освободятся места в штюбе и на них положат поляков, которым приходилось лежать по двое в одной постели.

На чердаке был жуткий кавардак; пол – пыльный цемент, крыша протекала, и два крохотных слуховых окошка не обеспечивали достаточно свежего воздуха для трех сотен человек. Больные лежали прямо на полу, ничего не подстелив под свои полотняные робы, прикрытые одеялами (одним на двоих). В течение дня они сидели на паре балок, тесно прижавшись друг к другу, потому что на чердаке не было ни столов, ни стульев. И они жили так уже пять недель, потому что из-за карантина в связи со скарлатиной не могли покинуть чердак.

Там же был выделен угол, заставленный нарами, на которых теснились заболевшие скарлатиной, переведенные сюда со всего барака. Запах там стоял чудовищный. Зато больные скарлатиной получали некоторое преимущество: их не беспокоили сотни болтавшихся по чердаку соседей. Однако, когда заболевал кто-то из поляков или русских, проблем у этих больных прибавлялось. Потому что пациенту, конечно, не хотелось покидать место в светлой штюбе и отправляться на вонючий чердак, но по правилам их должны были изолировать, чтобы они не разносили инфекцию. Но поначалу почти невозможно со стопроцентной гарантией отличить человека, заболевшего обычной ангиной с температурой сорок градусов, от человека, заболевшего скарлатиной. И тогда после совещания со старостой штюбе, которому пришлось обращаться за разрешением к старосте барака, Ханс смог распорядиться, чтобы больной, вплоть до подтверждения наличия опасной инфекции, оставался на своем месте.

Конечно, с точки зрения гигиены ему бы не следовало находиться в штюбе среди еще не заболевших, но Ханс прекрасно понимал, что никому из больных не хотелось перебираться на чердак, где нет ни покоя, ни свежего воздуха и где уход за больными был гораздо хуже, чем в штюбе.