Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

– Посмотри, как устроена власть в их государстве. Чистый феодализм! Здесь, в лагере, это проще всего разглядеть. Лагерь представляет собой аналог герцогского замка, в котором староста лагеря – лендлорд (но не милостью Божией, а милостью СС). Он осуществляет свою власть путем раздачи привилегий. Старосты бараков – что-то вроде графов; по своему положению они напоминают наместников герцога, который позволяет им «управлять» бараком. Их помощники – мелкие дворяне, терроризирующие народ. Взять, к примеру, дежурного нашего барака.

В обычном госпитале дежурный получает жалованье за свою работу. А здесь ему ничего не платят, но он обладает некоторой особой властью. От каждого визитера, которого дежурный по бараку впускает в дверь, он что-то получает: иногда сигарету, иногда – что-то более существенное. Всякая услуга, которую он оказывает пациенту, оплачивается особо. Так он зарабатывает свои деньги. И только общая масса арестантов, не достигших высших позиций в лагерной иерархии, принуждена довольствоваться литром баланды и кусочком хлеба в день.

Вот так – очень приблизительно – обычно выглядит связь между властью и правами личности. Абсолютно недемократические правила, чистый феодализм, как и было сказано.

Когда Ханс пошел к двери, ведущей на лестницу, чтобы вернуться в свою штюбе, кто-то окликнул его:

– Привет, ван Дам, и ты тоже здесь?

Ханс обернулся.

На среднем этаже нар лежал высокий молодой человек, страшно худой, кожа да кости, и слишком слабый даже для того, чтобы приподняться на постели.

– Лекс, бедняга, и давно ты здесь обитаешь?

Это оказался Лекс ван Верен, трубач-джазист, с которым Ханс однажды вместе выступал в концерте.

– А ты знаешь, что Джек де Фриз тоже здесь? – вместо ответа продолжал Лекс. – Он работает в одной из горнодобывающих команд. И Морис ван Клееф тоже, но ему повезло: играет в оркестре, в Биркенау.

– Как это ему удалось?

– В Биркенау евреям разрешается играть в оркестре. Туда попало множество голландских знаменитостей. Там же Джонни и Джонс, и вдобавок Хан Холландер.

Они пустились в воспоминания, и Лекс рассказал Хансу, как его поставили работать на угольной шахте в Явишовице [100] и насколько жуткая, тяжелая там работа:

– Вдвоем мы должны были нарубить сорок вагонеток угля за день. Там вместе с нами работало довольно много вольных рабочих, профессиональных шахтеров. Но их-то смолоду учили, и они знали, как это делается, а если тебя никто не научил, как работать кайлом, ты ни одного кусочка угля не отобьешь. И тогда тебя изобьют. За первый день нам удалось нарубить только пять вагонеток. Это было так мало, что нас посчитали саботажниками. Но, поверь мне, нам не удалось бы отбить ни кусочка больше. В наказание нас посадили в Stehbunker[101] на всю ночь. Это просто погреб, но с таким низким потолком, что в нем невозможно стоять, и лечь на пол тоже невозможно, потому что весь пол залит водой, глубиной примерно на ширину ладони. И так ты проводишь всю ночь, в полной темноте. На следующий день ты обнаруживаешь, что грязен как тысяча чертей и уже совершенно не можешь работать. Тебя снова избивают до полусмерти и назначают новое наказание. Никто не может выдержать такого обращения. Вольных рабочих нормально кормят да еще дают специальные «шахтерские» надбавки. А нам приходилось вкалывать, как зверям, за кусок хлеба и литр баланды. Вольные работяги после смены возвращались домой, где их ждал покой и отдых; они ложились спать после ужина или сперва заглядывали в соседний бар. А у нас была перекличка, нас ставили на колени, потом заставляли падать брюхом в грязь, потом снова ставили на колени, потом снова заставляли падать в грязь: «встать – лечь, встать – лечь» – и так часами. А потом – обратно в барак, на нары, по восемь человек в ряд, холод, не уснуть. Потом – в четыре утра тебя будят, и все начинается сначала.