Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

Карантин оказался почти полностью изолирован от остальных бараков и практически лишен лекарств. За два дня Ханс получил на тысячу двести человек всего тридцать таблеток аспирина. И неизвестно, сколько больных находилось среди этой сплошной, неразделимой массы тел. Ему было трудно, почти невозможно выбрать из нее тех, кто в первую очередь нуждался в лекарствах. Он решил, что придется, вероятно, обратиться к Дерингу, заведовавшему всем госпитальным комплексом.

Итак, больные скарлатиной лежали в своем углу. У некоторых была высокая температура, и они целыми днями не могли проглотить ни кусочка еды из-за жуткой боли в горле. Разумеется, в госпитале имелась диетическая кухня, но для того чтобы получать там еду, требовалось получить на руки письмо от старосты барака, а на этот подвиг у Ханса не было времени. Еще глупее оказалась его идея пойти на следующий день к самому Дерингу и пожаловаться на ситуацию в карантинном бараке и на побои, полученные им от старосты барака.

Во-первых, Деринг впал в ярость от того, что счел позором и даже оскорблением всего госпиталя такое поведение старосты барака, не имевшего права поднять руку на доктора, но тут появился староста барака собственной персоной. И они быстренько перекинулись несколькими словами по-польски, после чего гнев Деринга стал остывать. Он пообещал, правда, разобраться с этим делом.

А часом позже Ханса вызвали к нему, и Деринг сказал:

– Мне кажется, что ты не проявил достаточного такта в этой неприятной ситуации. Возвращайся назад в тот барак, где ты раньше работал.

Глава 18

Он вернулся назад, в Девятый барак, и обнаружил, что здесь уже знают, что с ним случилось в карантине. Зилина, главный врач, высмеял Ханса за то, что он позволил кому-то перевернуть всю ситуацию с ног на голову.

Ханс пошел к Валентину, начальнику амбулатории, и тот сказал ему:

– Тебе еще очень повезло. Деринг мог послать данные о тебе непосредственно в офис лагерного врача, и тогда тебя немедленно отправили бы в угольную шахту. Тебе лучше где-нибудь спрятаться, постараться никому не попадаться на глаза и отсидеться, начиная с сегодняшнего дня, по крайней мере до конца следующей недели.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что ты проспал все самое важное, балда. Ты, конечно, ничего не слыхал про то, что они решили урезать количество фельдшеров, то есть перевести часть фельдшеров в Биркенау, как они это называют?

– В чем тут дело?

– На будущей неделе шестьдесят человек из числа фельдшеров должны быть отправлены в Буну. Они говорят, что там организуется дополнительный госпиталь.

– Это было бы не так уж и плохо, – заметил Ханс.

– Да ты, парень, совсем простак, – расхохотался Валентин. – Они говорят, что в Буне каждый фельдшер будет работать как фельдшер или даже доктор, но вот увидишь: ни один из них не появится в госпитале, разве что дойдет на тяжелой работе до состояния полутрупа и ему потребуется лечение!

Дела выглядели неважно. Ханс пробыл в лагере не так уж много времени. Те, кто просидел здесь намного дольше, имели гораздо больше шансов остаться в госпитале, чем он. Наступил вечер, и он обсудил происходящее с Эли Полаком и Клемпфнером, доктором из Чехии, работавшим в штюбе на втором этаже. Клемпфнер за последние четыре года успел сменить несколько лагерей и прекрасно разбирался в причудах начальства.

– Можешь не беспокоиться, – сказал он. – От нашего барака требуется представить всего десять человек, но вот увидишь, тебя среди них не будет.

– Откуда ты знаешь?

– Мне известно, что список составляет Зилина, а он считает, что ты и он в нашем бараке – лучшие врачи.

– Мне так не кажется; во всяком случае, он вряд ли остался при своем мнении после того, как я оскандалился в карантинном бараке, – покачал головой Ханс.

– Не надо говорить глупости. Никоим образом ты не оскандалился. Конечно, ты слишком серьезно отнесся к своей работе, вернее, ты старался изо всех сил, а это никому не было нужно. Ты пытался оказать больным помощь, но староста барака не поддержал твоего усердия, в его планы не входило заниматься лечением больных – слишком хлопотное дело. А Зилина правильный парень и прекрасно разбирается в том, что здесь происходит. Нельзя думать обо всех поляках одинаково. Они – разные.

Клемпфнер оказался прав. Несколькими днями позже Зилина объявил начальству, что Ханс вел себя совершенно правильно; он собирался оставить у себя его и Эли, потому что считал голландских докторов аккуратными профессионалами.

Тем не менее среди голландцев тоже оказались жертвы: Тони Хаакстеен и Герард ван Вейк. И то, что Зилина не захотел их оставить, имело свое объяснение. Во-первых, они не были докторами. А во-вторых – находились в лагере совсем недолго. Вдобавок Тони никому не нравился; он был невротиком, жутко орал на пациентов, и ни один фельдшер не избежал с ним конфликта. Что же касается Герарда, то Ханс считал нужным его оставить. Герард был мягким и умным человеком, вдобавок – болезненным, кашлял кровью и нуждался в лечении.

– Что они собираются там с нами делать? – спросил Герард Ханса.