Последние дни Помпеи

Он был готов на все, жертвовал всем на свете, в надежде заслужить вечную жизнь, так неожиданно раскрытую перед ним новой верой. С одной стороны, эти чувства овладели душой его, а с другой – его поддерживали и возбуждали гордость, мужество, желание отомстить за обман, негодование и отвращение к лукавству жрецов.

Борьба была ожесточенная. Однако новые чувства побороли старые. И победа, одержанная смиренным жрецом над старыми убеждениями и наследственными порядками, служит доказательством того, что они уже отжили и что с ними надо было покончить. Если бы первые христиане более подчинялись «торжественным преданиям старины», если бы они были в меньшей степени демократами, в настоящем, возвышенном смысле этого слова, – то христианство погибло бы в самой колыбели!

Все жрецы по очереди должны были проводить несколько ночей подряд в кельях при храме. Срок дежурства Апекидеса еще не истек. Он встал с постели, облекся, по обыкновению, в свои жреческие одежды и, выйдя из своей тесной кельи, очутился перед алтарем храма.

Измученный своими беспокойными мыслями, он поднялся поздно, и горячие лучи солнца уже падали вертикально на святилище богини.

– Salve, Апекидес! – произнес голос, природная грубость которого была намеренно смягчена, благодаря упорным стараниям и перешла в какую-то неприятную, приторную вкрадчивость. – Поздно же ты поднялся, уж не являлась ли тебе богиня во сне?

– Если бы она явилась народу в своем истинном виде, Калений, тогда ей перестали бы воскурять фимиам на этом алтаре!

– Может быть, это и правда, – возразил Калений, – но божество настолько разумно, что ни с кем не входит в общение, кроме одних жрецов.

– Настанет время, когда все тайны будут раскрыты без ее согласия.

– Не думаю, она торжествовала в течение бесчисленных веков. А что выдержало такое продолжительное испытание, то редко погибает под напором новизны. Однако послушай, юный брат, твои слова неосторожны.

– Во всяком случае не тебе наставлять меня, – надменно отвечал Апекидес.

– Что так сердито? Впрочем, я не хочу ссориться с тобой. Но скажи мне, разве египтянин не убедил тебя, что нам необходимо жить в согласии? Разве он не объяснил тебе, как разумно обманывать народ и в то же время наслаждаться жизнью? Если нет, то он вовсе не такой великий маг, каким его считают.

– Значит, и ты пользовался его уроками? – спросил Апекидес с мрачной улыбкой.

– Да, но я меньше нуждался в них, чем ты. Природа и без того уже наделила меня любовью к наслаждениям, жаждой власти и наживы. Длинен путь, ведущий сластолюбца к суровой жизни, зато от приятного греха до всепокрывающего лицемерия – всего один шаг. Берегись гнева богини, если узнают, как короток этот шаг.

– А ты берегись того часа, когда разверзнется могила и обнаружится вся мерзость, скрывающаяся в ней, – возразил Апекидес торжественным тоном. – Vale!

С этими словами он ушел, оставив жреца наедине со своими размышлениями. Отойдя на несколько шагов от храма, Апекидес оглянулся. Калений уже скрылся в общей комнате жрецов, так как приближался час трапезы, называемой у древних «prandium» и соответствовавший нашему завтраку. Изящное белое здание капища ярко сверкало на солнце. На жертвенниках перед ним курился фимиам и красовались гирлянды. Молодой жрец долго не спускал пристального взора с этого зрелища, – не зная, что ему уже более не суждено было увидеть его!

Затем он направился медленным шагом к дому Ионы. Перед тем, как подвергнуться опасности, ожидавшей его на другой день, ему хотелось повидать свою единственную, оставшуюся в живых, родственницу, лучшего друга своего детства.

Он застал ее в саду с Нидией.

– Вот это мило с твоей стороны, – сказала Иона радостно, – мне так хотелось повидаться с тобой! Как мне благодарить тебя! Но отчего ты не отвечал ни на одно из моих писем, отчего не приходил до сих пор, чтобы дать мне возможность выразить тебе мою благодарность! О, ты спас сестру от бесчестия!

– Милая Иона, не благодари меня, все, что касается тебя, близко моему сердцу. Оставим этот разговор, не будем вспоминать о нечестивце, ненавистном для нас обоих! Быть может, мне вскоре представится случай открыть миру, какова его мнимая мудрость и лицемерная строгость нравов. Но сядем, сестра, зной истомил меня. Сядем в тени и будем хоть еще раз тем, чем были прежде друг для друга.