Последние дни Помпеи

У древних было в моде льстить при всяком возможном случае и считалось признаком невоспитанности садиться тотчас же по приходе в дом. Поздоровавшись – это делалось, как и у нас, дружеским пожатием руки или более интимным поцелуем, – гости в продолжение нескольких минут осматривали убранство покоев, любовались бронзой, картинами или мебелью, – что считается очень неприличным, согласно утонченным английским понятиям, так как величайшая благовоспитанность у нас состоит в равнодушии. Ни за что на свете англичанин не стал бы слишком восхищаться домом своего знакомого, из боязни, чтобы не подумали, будто он никогда не видывал ничего лучшего! Но в древнем мире были другие понятия.

– Какая прекрасная статуя Бахуса, – заметил римский сенатор.

– Полноте! Это безделица! – отозвался Диомед.

– Очаровательная живопись! – восклицала вдова Фульвия.

– Пустячки! – отвечал хозяин.

– Чудные канделябры! – сказал воин.

– Чудные! – как эхо повторил за ним паразит.

– Пустячки! Пустячки! – твердил купец.

Между тем Главк очутился возле Юлии у одного из окон галереи, ведущей на террасу.

– Скажи, пожалуйста, Главк, разве у вас, афинян, считается добродетелью избегать тех, чьего общества вы прежде искали? – спросила дочь купца.

– Нет, прелестная Юлия!

– Однако мне кажется, это одно из качеств Главка.

– Главк никогда не избегает друга, – отвечал грек, сделав особое ударение на последнем слове.

– А может ли Юлия причислить себя к его друзьям?

– Сам император почел бы честью иметь такого прелестного друга.

– Ты уклоняешься от моего вопроса! – возразила влюбленная Юлия. – Но скажи мне, правда ли, что ты восхищаешься неаполитанкой Ионой?

– Разве красота не вправе возбуждать восхищение?

– Ах, лукавый грек! Ты не хочешь понять меня. Скажи же мне, наконец, считаешь ты Юлию своим другом?

– Если она окажет мне эту милость, то я благословлю богов! День, в который она почтит меня своей дружбой, будет отмечен белым!

– Однако пока ты разговариваешь со мной, глаза твои беспокойно бегают… ты меняешься в лице, ты невольно отстраняешься, ты, видимо, сгораешь нетерпением подойти к Ионе.

Действительно, в эту минуту входила Иона, и Главк невольно обнаружил волнение, подмеченное ревнивой красавицей.

– Но разве любовь к одной женщине мешает питать дружеские чувства к другой? Не говори этого, Юлия, иначе ты оправдаешь клевету, возводимую поэтами на ваш пол.

– Ты прав, и я постараюсь настроить себя на этот лад. Еще одно слово, Главк! Правда ли, что ты женишься на Ионе?

– Если дозволят парки, это моя лучшая мечта!

– В таком случае, прими от меня, как залог нашей новой дружбы, подарок для твоей невесты. Ты знаешь, у нас такой обычай, чтобы друзья дарили что-нибудь жениху и невесте в знак своего уважения и добрых пожеланий.

– Я не могу отказаться принять подарок от такого друга, как ты, Юлия. Я приму его, как дар самой Фортуны, предвещающей счастье.

– Итак, после пира, когда гости разойдутся, приходи ко мне в комнату и получи подарок из моих собственных рук. Не забудь же! – прибавила Юлия, подходя к жене Пансы и предоставляя Главку идти навстречу Ионе.

Вдова Фульвия и супруга эдила были погружены в серьезный спор о важных вопросах.

– О, Фульвия, могу тебя уверить, по последним известиям из Рима, мода на локоны уже устарела. Теперь носят прическу в виде башни, как у Юлии, или в виде каски – смотри, как у меня. Очень эффектно, не правда ли? Уверяю тебя, что Веспий (так звали героя из Геркуланума) в восторге от этого убора.

– Значит, никто не носит греческой прически, как у той неаполитанки?

– Как! С пробором посередине и с большим узлом волос на затылке? О, никто! Это просто смешно! Точно статуя Дианы! А все-таки эта Иона красива, не правда ли?

– Мужчины находят ее красивой. Но ведь она и богата. Она выходит замуж за афинянина. Желаю ей счастья! Да он недолго останется ей верен, – все эти иностранцы люди очень легкомысленные.

– О Юлия! – сказала Фульвия, когда к ним подошла хозяйка дома. – Видела ты нового тигра?

– Нет!

– Но все дамы ходили смотреть на него. Какая красота!

– Надеюсь, найдется преступник или вообще кто-нибудь, на растерзание и тигру и льву, – отвечала Юлия. – Твоему мужу, – прибавила она, обращаясь к жене Пансы, – следовало бы поэнергичнее взяться за дело.

– Беда в том, что законы слишком мягки, – возразила дама в каске. – Так мало преступлений, за которые полагается смерть на арене, да и гладиаторы становятся все более и более изнеженными! Самые известные силачи заявляют, что они готовы бороться против вепря или быка, но что касается льва или тигра, то они находят, что такое состязание им не под силу.

– Они достойны носить митру[21],– добавила Юлия с презрением.

– А видели вы новый дом Фульвия, нашего дорогого поэта? – спросила жена Пансы.

– Нет, хорош он?

– Прелестен! Какой изысканный вкус! Но говорят, милая моя, что там есть неприличные картины. Он не хочет показывать их женщинам: какова нелюбезность!