Последние дни Помпеи

Обернувшись лицом к ступеням храма Юпитера, стоял, скрестив руки и нахмурив брови, человек лет пятидесяти. Одежда его была замечательно проста, и простота эта не столько зависела от ткани, сколько от полного отсутствия украшений, обыкновенно носимых помпейцами всех сословий, отчасти из тщеславия, отчасти потому, что эти украшения имели форму, которая считалась наиболее действенной для предохранения от чар магии и от влияния дурного глаза. Лоб у него был высокий и лысый. Остатки волос, сохранившиеся на затылке, скрывались под капюшоном, составлявшим часть его плаща и который можно было подымать и опускать по желанию. В настоящую минуту капюшон прикрывал его голову до половины и защищал от солнца. Одежда его была темного цвета, не любимого у помпейцев. Все обычные отделки пурпурного и алого цвета были тщательно устранены. У пояса его висела на крючке маленькая чернильница, а также стиль и таблички необыкновенных размеров. Но что всего замечательнее – это было отсутствие кошелька, необходимой в то время принадлежности пояса, даже в том случае, если этот кошелек имел несчастье быть пустым!

Не часто случалось веселым, эгоистичным помпейцам наблюдать выражение лица и поступки своих ближних. Но в губах и глазах этого человека было что-то такое горькое и презрительное, когда он следил за религиозной процессией, подымавшейся по ступеням храма, что не могло не привлечь внимания многих.

– Кто это циник? – спросил один купец у своего собрата-ювелира.

– Это Олинтий, – признанный назареянин.

Купец вздрогнул.

– Опасная секта! – прошептал он испуганно. – Говорят, они собираются по ночам и в начале своих церемоний всякий раз убивают новорожденного младенца Вдобавок, они проповедуют общность имущества – негодяи! Общность имущества! Что станет с торговцами, в том числе и с ювелирами, если подобные понятия войдут в моду?

– Истинная правда, – отвечал ювелир, – кроме того, они не носят драгоценностей, они бормочут про себя заклинания, когда увидят змею, а у нас, в Помпее, все украшения делаются в форме змеи.

– И, заметьте, – прибавил третий собеседник, бронзовщик, – заметьте, как этот назареянин глумится над святостью религиозной процессии. Наверное, он шепчет проклятие храму. Знаешь ли, Сельциний, что этот человек, проходя намедни мимо моей лавки и увидев, что я работаю над статуей Минервы, сказал мне, нахмурив брови, что если б статуя была мраморная, он разбил бы ее, а бронза ему не под силу.

«Разбить богиню!» – воскликнул я.

«Богиню! – возразил безбожник. – Это демон, злой дух, а не богиня.» – И пошел своей дорогой с проклятиями. Можно ли терпеть такие вещи? Неудивительно, что земля так сильно дрожала прошлой ночью, вероятно, она желала сбросить с себя атеиста, что я говорю – атеиста, нет хуже того – ненавистника изящных искусств. Горе нам, фабрикантам бронзовых изделий, если подобные молодцы будут предписывать законы обществу!

– Вот эти же самые поджигатели сожгли Рим при Нероне, – простонал ювелир.

В то время, как делались эти колкие замечания по поводу наружности и веры назареянина, сам Олинтий стал замечать, какое впечатление он производит. Оглянувшись вокруг, он увидал устремленные на него любопытные взоры толпы, услыхал перешептывания. В свою очередь он с минуту наблюдал их сперва с вызывающим видом, затем с состраданием и, закутавшись в свой плащ, пошел своей дорогой, пробормотав достаточно громко, чтобы его могли услышать: «Слепые язычники! Неужели землетрясение прошлой ночи не послужило вам предостережением? Увы! Как-то вы встретите свой последний день?»

Толпа, услыхав эти зловещие слова, стала придавать им различные толкования, смотря по степени невежества и страха каждого из присутствовавших, однако все единодушно признавали, что это страшное заклинание. Они смотрели на христианина, как на врага человечества. Они осыпали его разными эпитетами, между которыми «атеист» повторялся всего чаще. Все это может служить предостережением для нас, последователей этой веры, ныне восторжествовавшей, чтобы мы не подвергали преследованиям религиозные убеждения и не применяли к людям, мыслящим иначе, чем мы, тех выражений, какими награждали в то время отцов нашей веры.

Олинтий пробрался сквозь толпу и, выйдя из форума, увидел чье-то бледное, грустное лицо, пристально глядевшее на него. Ему нетрудно было узнать, кто это.

Закутанный в паллиум, отчасти скрывавший его жреческие одежды, молодой Апекидес наблюдал этого ученика новой, таинственной веры, в которую одно время сам был наполовину обращен.

– Неужели и он тоже обманщик? Неужели и этот человек, настолько простой в своей жизни, одежде, наружности, также, подобно Арбаку, таит разнузданность под маской суровости? Неужели покрывало Весты скрывает пороки развратника?

Олинтий, соединявший с религиозным энтузиазмом глубокое знание человечества, угадал по лицу жреца, что происходит у него на душе. Он встретил его пытливый взор, не моргнув, с ясным челом и чистосердечной искренностью.

– Мир тебе! – молвил он, приветствуя Апекидеса.