Последние дни Помпеи

– Увы! Розы завянут! – заметила неаполитанка лукаво.

Беседуя таким образом, они не замечали, как летят часы. Влюбленные сознавали только сладость и счастье любви, а слепая девушка – одни муки ее и терзания ревности!

Лодка быстро скользила по волнам. Главк, снова завладев лирой, ударил по струнам небрежной рукой и заиграл мелодию, дышавшую такой страстной, увлекательной прелестью, что даже Нидия очнулась от задумчивости. Из уст ее невольно вырвался крик восхищения.

III. Религиозное сборище

В сопровождении Апекидеса назареянин дошел до берега Сарна. Эта река, превратившаяся теперь в незначительный ручей, в то время бойко катила свои воды в море, была покрыта бесчисленными судами и отражала в своих волнах сады, виноградники, дворцы и храмы Помпеи. Удаляясь от более шумных и людных берегов, Олинтий направился к тропинке, извивавшейся между тенистыми деревьями в нескольких шагах от реки. Вечером она была любимым местом прогулки у помпейцев, но во время дневной жары, в часы, посвященные делам, редко кто сюда заглядывал. Лишь кое-где попадались группы резвых детей, какой-нибудь мечтательный поэт или же философ, охотники поспорить. В конце сада, подальше от реки, среди более нежной, легкой зелени, местами выделялись купы букса, из которого были вырезаны самые причудливые фигуры – фавны, сатиры, подобие египетских пирамид, а иногда и буквы, составлявшие имя какого-нибудь популярного или знаменитого гражданина. Итак, значит, вычурность и испорченный вкус настолько же древние, как и классическая чистота вкуса, а между тем лет сто тому назад удалившиеся от дел торговцы Гакнеи и Паддингтона едва ли подозревали, что их искалеченные типы и фигуры из букса – лишь подобие тех украшений, что существовали в самый блестящий период римской древности в садах Помпеи и в виллах прихотливого Плиния.

В этот час, когда полуденное солнце бросало отвесные лучи сквозь узорчатую листву, эта аллея была совершенно пустынна. По крайней мере, кроме Олинтия с его спутником, никого не было видно. Они расположились на одной из скамеек, расставленных там и сям между деревьями. Слабый ветерок дул им в лицо. Перед глазами искрились и играли волны. Странный контраст представляли эти два человека – один из них последователь новейшей веры, а другой – жрец древнейшей религии в мире!

– Был ли ты счастлив с тех пор, как ты так неожиданно расстался со мной? – спросил Олинтий. – Нашло ли твое сердце успокоение под жреческой одеждой? Услышал ты голос Бога из уст оракулов Исиды, как того жаждало твое сердце? Твои вздохи, твое сумрачное лицо служат красноречивым ответом. Видно, оправдались предчувствия души моей…

– Увы! – отвечал Апекидес с грустью. – Ты видишь перед собою человека, сбитого с толку, глубоко несчастного! С детства мечты о добродетели были моим кумиром! Я завидовал святости людей, которые в пещерах и уединенных храмах входили в общение с существами высшими. Я проводил дни в смутных, лихорадочных грезах, а ночи среди обманчивых, но дивных видений. Обольщенный мистическими пророчествами обманщика, я облекся в жреческие одежды. Натура моя, сознаюсь откровенно, возмутилась против того, что я увидел и в чем я обречен участвовать. Ища истины, я сделался лишь служителем лжи. В тот вечер, когда мы встретились в последний раз, я был убаюкан надеждами, возбужденными тем же обманщиком, хотя мне уже и тогда следовало лучше знать его. Я стал… но все равно! Достаточно сказать, что к прежнему своему горю и опрометчивости я прибавил грех и клятвопреступничество. Теперь завеса упала с глаз моих. Я увидел негодяя там, где видел полубога. Все померкло для меня, я погрузился в глубокую бездну мрака. Я не знаю, существуют ли над нами боги, не дети ли мы случая и есть ли за пределами грустного, ограниченного настоящего что-либо, кроме полного уничтожения? Скажи же мне основы твоей веры, разреши эти сомнения, если ты, действительно, в силах это сделать.

– Я нисколько не удивляюсь, – отвечал назареянин, – что ты так блуждал во мраке и сделался скептиком. Восемьдесят лет тому назад еще не существовало общения Бога с человеком, не было уверенности в несомненном, определенном будущем за могилой. Теперь же провозглашены новые законы для тех, кто имеет уши. Открылись небеса, новый Олимп для тех, у кого есть очи. Слушай же и примечай.

С жаром человека, горячо верующего и искренно желающего обратить своего ближнего, назареянин поведал Апекидесу обетования Священного Писания. Он говорил о страданиях и чудесах Христа, он плакал, упоминая о них, затем он перешел к славному Вознесению Спасителя, к ясным обетованиям божественного Откровения. С восторгом описал он чистый, блаженный рай, уготованный для праведников, описал мучения и огонь неугасаемый, ожидающие грешников.