Одна сцена глубоко растрогала Апекидеса. Когда окончилось чтение, послышался легкий стук в дверь. На оклик изнутри был произнесен условный пароль. Дверь отворилась, и двое маленьких детей – старшему было не более семи лет, – застенчиво вошли в комнату. Это были дети хозяина дома, смуглого, сурового сирийца, проведшего свою молодость в грабежах и кровопролитии. Старейший член собрания (это был старый раб) простер к детям свои объятия. Они бросились ему на шею, и его жесткие черты осветились улыбкой. Смелые, пылкие люди, испытавшие все превратности судьбы, вынесшие жестокие бури жизни, люди закаленной, несокрушимой стойкости, способные противостоять всему миру, готовые принять мучения и смерть, люди, представлявшие самый полный контраст с слабонервностью, веселостью и хрупкостью детского возраста, окружили детей, стараясь смягчить выражение своих суровых, бородатых лиц и ласково улыбаясь. Старик развернул свиток и заставлял детей повторять за ним слова Молитвы Господней. В простых выражениях он рассказал им о любви Бога к детям и о том, что ни один волос не упадет с головы помимо воли Творца. Этот прекрасный обычай поучать младенцев долго был особенно любим в первые века христианской церкви в воспоминание слов Спасителя: «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им!», и быть может, этот обычай и был источником суеверной клеветы, приписывавшей назареянам то же самое преступление, какое в настоящее время торжествующие назареяне вменяют евреям, а именно – тайное умерщвление младенцев для религиозных обрядов.
А суровый отец, бывший великий грешник, чувствовал, как будто невинность детей возвращает его самого к прежней жизни, когда он еще не грешил. Он пристально следил за движением их юных уст. Он улыбался, слушая, как они повторяют святые слова тихим, благоговейным голосом. И когда урок окончился и дети радостно подбежали к отцу, он прижал их к груди своей, целовал их, между тем как по щекам его струились слезы, – трудно было бы проследить источник этих слез, до такой степени смешивались в них радость с печалью, раскаяние с надеждой, угрызения в грехах и любовь к детям!
Эта сцена, повторяю, произвела особенное впечатление на Апекидеса. И в самом деле, трудно было бы представить себе церемонию, более подходящую к религии милосердия, более близкую к домашним, семейным привязанностям. Она затрагивала самую чувствительную струну человеческого сердца.
В эту минуту тихо отворилась дверь из внутренних покоев, и вошел старец, опираясь на посох. Все присутствующие встали, на всех лицах появилось выражение глубокого уважения и любви. Апекидес, взглянув на старца, сразу почувствовал, что его влечет к нему непреодолимая симпатия. Да и никто не мог взглянуть на это лицо, не почувствовав к нему любви, – на нем когда-то покоилась улыбка Богочеловека, и сияние этой улыбки оставило на нем неизгладимую печать.
– Дети мои, с вами Бог! – сказал старец, простирая руки. Дети тотчас же бросились к нему.
Он сел, и они любовно приютились на его коленях.
Прекрасное зрелище представляло такое сближение двух крайностей жизни, – словно ручей у самого истока, и величавая река, катящая свои воды в океан вечности! Подобно тому, как на склоне дня, при свете сумерек, как будто сливаются небо и земля, очертания их становятся едва заметными, и дикие вершины гор сочетаются с облаками, точно так же и улыбка святого старца освещала все окружающее, уничтожая резкие различия возраста и разливая и над младенцами и над людьми зрелыми сияние небес, в которых он так скоро должен был скрыться.
– Отец, – сказал Олинтий, – ты, над которым Искупитель совершил чудо, ты, который был похищен из могилы, чтобы служить доказательством Его милосердия и Его могущества, взгляни: вот чужой на нашем сборище, новая овца, примкнувшая к нашему стаду
– Дайте мне благословить его, – молвил старец.
Толпа расступилась. Апекидес инстинктивно приблизился к нему и упал на колени. Старец положил руки на голову жреца и благословил его шепотом. В то время, как губы его шевелились, глаза были обращены к небу, и по щекам его катились обильные слезы, те благодарные слезы, какие проливает только праведник, в уповании на счастье ближнего.
Дети подошли к новообращенному. Сердце его было чисто, он стал одним из малых сих, для коих уготовано царствие небесное.
IV. Поток любви струится своим путем; куда-то он приведет?