Последние поэты империи

Сама природная ментальность Игоря Талькова была такова, что он бил своими песнями по всему, мешающему русскому народу жить. Мешали партократы — бил по ним, мешали демократы — по ним, и нынешним псевдогосударственникам досталось бы сполна. Впрочем, в предчув­ствии будущего Тальковым и в их адрес уже немало было написано.

Я пулял бы, пулял бы каменьями

Прямо в лысины, у, твою мать,

Тем, кто вел страну к разорению

И народ заставлял голодать...

("Кремлевская стена", 5 апреля 1988)

Слушатели песен Талькова могут обратить внимание на, казалось бы, немыслимое сочетание самой низовой народной лексики, взятой из жизни, и красивой сказки про народного Ивана-Царевича или же расстрелянного генерала, который думал о счастии народном. Сказка нужна была Талькову как противопоставление всей руша­щейся жизни — без воодушевляющей легенды о русском рае мужик не поднимется против пусть даже самых враж­дебных ему властей. Не случайно все наши бунтари (Пуга­чев, Разин) или возили с собой «царей», или себя называ­ли царями.

Вот и сегодня стихла реальная оппозиция, ибо нет ни­какого намека на новую легенду о русском рае. Кто ее при­думает, за тем и пойдет народ. Вполне бы годилась и леген­да о расстрелянном генерале, если бы она предвещала ре­альное возрождение народа и державы.

Листая старую тетрадь

Расстрелянного генерала,

Я тщетно силился понять,

Как ты смогла себя отдать

На растерзание вандалам.

Из мрачной глубины веков

Ты поднималась исполином,

Твой Петербург мирил врагов

Высокой доблестью полков

В век золотой Екатерины.

Россия...

(«Россия», 27марта 1989, Астрахань)

Где же нынче высокая доблесть полков? И где былая имперская исполинская мощь? И как же мы умудрились вновь отдать себя на растерзание вандалам? Или сотня на­ших богатейших россиян на фоне нищей России и послед­них отбираемых у стариков льгот — это не растерзание? Пусть русский рай у Игоря Талькова немного музеен и об­ращен в прошлое, он служит основанием для протеста в на­стоящем. И более талантливого и яркого исполнителя пе­сен социального русского протеста в России не было. Что-то заставило его пойти по такому опасному пути.

Вспомним его начало. Пусть и с превеликим трудом, но он пробивается на отечественную эстраду сначала как ис­полнитель, аранжировщик, затем уже и как автор лиричес­ких песен. И хороши же они были, и очень ко времени.

Ценою самоотреченья

И сердца — стертого до дна —

Души святое очищенье

Дается нам.

Ценою мук непроходящих.

Глухой тоски, ночей без сна —

Любви мгновенья настоящей

Даются нам.

(«Ценою самоотреченья...», З мая 1985)

Даже в любовной лирике он пытался соединить поры­вы личности с познанием божественного. Его эволюция от комсомольского юноши, влюбленного в Ленина и его идеи, готового ехать сражаться в Чили или еще куда-нибудь, где требовались борцы за справедливость, к человеку сомневающемуся, углубленному в себя, пытающемуся по­нять себя как неповторимую личность — это первый этап его творчества. Он сам вспоминает с умилением мечты сво­его детства в песне «Страна детства»:

Пухом выстлана земля

У истоков наших лет,

И не скошены поля,

И безоблачен рассвет

У истоков наших лет,

У истоков наших лет...

 («Страна детства», сентябрь, 1981)

Но проходит безоблачная пора жизни, и подростку уже хочется себя проявить, чем-то удивить, доказать свою са­мобытность. Начинается борьба за право на свое существо­вание. Пора «Примерного мальчика» и «Спасательного круга».

На этом периоде и хотели бы его остановить и опытные расчетливые шоумены, и даже многие его поклонники. Вечная проблема отцов и детей, вечный бунт против поло­женных правил, и все в рамках перестроечной политики. Не случайно ведущий телепрограммы «Взгляд» Владислав Листьев так уговаривал Игоря Талькова исполнить на кон­церте передачи лишь «Примерного мальчика». Вот куда на­до было перестраиваться всей молодежи, куда и сегодня за­тягивают ее искусители из наркотического шоу-бизнеса:

Читал я правильные книги,

Как образцовый пионер.

Учителя меня любили

И приводили всем в пример.

Ну как же всем им плохо стало,

А завуч просто занемог,

Когда я в руки взял гитару