Последний день СССР. Свидетельство очевидца. Воспоминания помощника президента Советского Союза

Формально сохранив после путча свою должность, Горбачев, по сути, проиграл главное пари — надежду на то, что принципиальные перемены в России станут результатом реформы, а не революции. Смена власти, спровоцированная путчем, и последовавший распад СССР оборвали его проект эволюционной «реформы сверху». И вместе с ним упразднили должность главного реформатора.

Ушли в прошлое времена, когда с начатой им перестройкой и с ним самим миллионы людей связывали надежды на быстрое и чудесное преображение их жизни. До путча центрист Горбачев, хотя и подставлял борта под обстрел с обоих флангов — радикалов и консерваторов, — препятствовал их прямому столкновению и воспринимался каждой из противоборствующих сторон как ключевая фигура, которую надо перетащить на свою сторону, а не устранить. Одна из газет в это время изобразила Горбачева канатоходцем, идущим с завязанными глазами, — ему собравшиеся внизу зрители кричат: «Давай чуть-чуть влево!» и «Давай немного вправо!»

Август показал, что перестройка «заблудилась» и ее дальнейшее продвижение сулит уже не розовые перспективы, а хмурые будни и драматические проблемы. Ее инициатор и вдохновитель утратил прежний ореол святости и репутацию непогрешимости. Путч отдал судьбу союзного государства в руки сторонников его скорейшего демонтажа и радикальных реформаторов, торопившихся побыстрее перевернуть страницу десятилетий советской истории.

Часть третья

Спуск флага

Отречение

Когда я увидел Горбачева в августе 91-го после его возвращения из трехдневного заточения в Крыму, меня потрясло необычное выражение его лица… Яркие и блестящие глаза южанина, привлекавшие внимание любого, кто видел Горбачева в первый раз, казались погасшими, они перестали излучать уверенность, которой он заражал своих сторонников и обезоруживал противников.

Мы — группа членов ЦК, избранного на последнем партийном съезде, подготовили текст заявления, призывавшего руководство партии признать свою политическую ответственность за августовскую драму и объявить о самороспуске Центрального комитета. Перед обнародованием этого текста мы решили вручить его генсеку.

В Кремль мы добирались с разных концов Москвы пешком. Проезд в центр был закрыт, улицы, прилегавшие к Красной площади, пустынны, и только патрули на перекрестках, одетые в непонятную форму, напоминали о недавнем путче. Встретились у Лобного места, где еще три дня назад стоял, повернув ствол к Спасской башне, десантный танк, и через проходную у Спасских ворот прошли на территорию Кремля.

Горбачев прочитал наш текст, кивнул головой и в обмен протянул пару листков бумаги. «Это мое заявление о сложении с себя полномочий генсека и указы о взятии под государственную охрану помещений партийных комитетов и другого имущества. Нельзя, чтобы в нынешней горячке пострадали ни в чем не повинные люди. Не дай бог нам скатиться к стихии венгерских событий 56-го года».

Он сдал свой партбилет только после того, как сама партия его «сдала», а танки, вошедшие в Москву, как те, что проехались за 23 года до этого по Праге, раздавили росток «социализма с человеческим лицом», который он попытался пересадить на суровую российскую почву. Но ему и всей стране пришлось уплатить слишком высокую цену за то, чтобы убедиться: в конце дороги к этой очередной утопии того, кто по ней пойдет, как пел Высоцкий, ждет символическая «плаха с топорами».

Разговор, естественно, зашел о судьбе партии. «Они сами перечеркнули шанс ее реформировать, который я им оставлял до последнего дня. У меня совесть чиста», — он как бы заранее защищался от обвинений в том, что, будучи руководителем партии, от нее отступился. Ему так и не удалось разделить «сиамских близнецов», в которых превратились партия и государство, задуманное и выпестованное Лениным и его последователями. На мой вопрос: «А кто, по-вашему, мог остановить путч, Михаил Сергеевич?» Горбачев, не раздумывая, ответил: «Два человека — Лукьянов, как спикер парламента, и Ивашко, как второй человек в партии, замещавший меня в мое отсутствие».

Парадокс в том, что отречение последнего генсека партии было произнесено в той самой Ореховой гостиной, примыкающей к залу заседаний бывшего Политбюро, где привыкли собираться «в узком составе» ее руководители и где в марте 1985 года после смерти Черненко его члены единодушно проголосовали за кандидатуру Михаила Сергеевича Горбачева на пост нового руководителя партии и страны. В тот день никому из присутствовавших на этой скромной церемонии не пришло бы в голову провести параллель между тем, что происходило на наших глазах в Кремле, и отречением от престола последнего российского императора в вагоне царского поезда на псковском разъезде. Горбачев отнюдь не походил на деморализованного Николая, да и наша депутация, хотя и состояла из своего рода разочаровавшихся «монархистов», явно не имела полномочий Шульгина и Гучкова. Если в чем-то мы их и напоминали, так, пожалуй, в наивной вере, что такими символическими жестами еще можно установить контроль над стихией политических событий.