Последний дом на Никчемной улице

Мальчишка с родинками должен был на выходные забрать этого грызуна домой, но в пятницу не явился в школу. Его мама сказала, что он простудился, но все знали, что в этот день ему удаляли с лица эти самые родинки. Так или иначе, но взять мышонка домой он не мог, а следующим по алфавитному списку шел я. Его звали Снежок, в смысле не мальчонку, а нашего питомца.

И на выходные его взял я. Пронести мышонка домой пришлось украдкой, потому как Мамочка мне этого в жизни бы не позволила. Приручать животных означало обращать их в рабство. А потом произошла та самая история, и в понедельник я его не вернул.

Никаких неприятностей от этого у меня не было. Никто не мог ничего ни сделать, ни сказать. В конце концов, это была случайность – просто в клетке разболталась дверца. Произошедшее меня действительно расстроило, но я испытывал и другие чувства, гораздо приятнее. Я обнаружил в себе еще одну, неведомую доселе грань моего существа. Помню, как в тот понедельник на меня смотрел учитель. В его взгляде присутствовала осторожность, которой до этого не было и в помине. Он увидел мою истинную суть. И понял, какую я представляю опасность.

Вместо Снежка в нашей комнате поселился хомяк. Систему, по которой мы брали его на выходные домой, наш учитель поменял – теперь мы тянули наудачу жребий из бейсболки. Бумажка с моим именем почему-то ни разу не попалась. В конце концов этот учитель, наш классный руководитель, стал директором школы. Это произошло несколько лет спустя, когда я кого-то там ударил в холле рядом с моим шкафчиком. Тогда ему-то и представился шанс. Даже не помню, кто это был. И ударил я его или же пнул. Но дело в том, что тогда я уже в третий раз проявил агрессию, поэтому из школы меня выгнали. Мне было известно, что предлога отчислить меня учитель дожидался с той самой истории с мышонком.

Я смотрю на аудиокассеты, ровненьким рядом восседающие на книжной полке, и думаю о той, что спрятал в холле в шкафу. Будь у меня больше храбрости, ее, пожалуй, можно было бы послушать. Мамочкины последние слова.

Мысли – это дверь, через которую приходят мертвецы. И сейчас я чувствую ее, чувствую, как по затылку скользят ее холодные пальцы. «Мамочка, прошу тебя, оставь меня в покое».

Надо сосредоточиться. Я встряхиваю руками и поворачиваю их ладонями вверх. Затем по отдельности смотрю на них – на каждый палец, на пухлую подушечку основания большого, на сухую, словно выделанную скорняком кожу. И каждый раз делаю глубокий вдох. Это упражнение мне положено делать по предписанию человека-жука, и оно, к моему удивлению, действительно работает.

Я открываю шкафчик с ноутбуком и включаю его. Появляется фотография ухмыляющегося за столом мужчины. Она совсем не похожа на настоящую. Но если человек достаточно одинок, ему глубоко наплевать, что настоящее, а что нет. От того, что приходится пользоваться чужой фотографией, я опять чувствую себя не лучшим образом, но если разместить мою собственную, на свидание ко мне точно никто не придет.

Я смотрю на нескончаемые ряды женщин. Как же их много. Пока поиск успеха не принес, но в этом деле важно не сдаваться.

Возможно, до сих пор я делал что-то не так. Зациклился на белокурых волосах цвета сливочного масла, на голубых глазах и все такое прочее, хотя в действительности мне нужен человек, с которым у меня было бы больше общего. Человек, которому приходится одному растить ребенка. Я изменяю параметры поиска, лица исчезают, и вместо них тотчас появляются новые. По большей части постарше. К парочке из них примеряюсь, но по сравнению с бездетными женщинами у них более настороженный вид, и откликаться они совсем не торопятся.

Наконец я нахожу то, что нужно. Она готова встретиться со мной этим же вечером. Отвечает быстро, в течение каких-то трех секунд, что большая ошибка – это даже я могу вам сказать. Будет ждать меня в кафе после работы. По правде говоря, очень даже симпатичная. Кроткое лицо и пухлый подбородок. Волосы красила довольно давно – у корней уже повылезала седина, вклинившись в черное однообразие. Уже поздно, но она постарается уговорить посидеть с ребенком сестру. У нее двенадцатилетняя дочь.

«У меня тоже дочь, – сообщаю ей я, – Лорен. А как зовут вашу?»

Она отвечает на мой вопрос, и я отписываю ей: «Красивое имя. Как все-таки хорошо общаться с человеком, который тоже в одиночку воспитывает ребенка. Порой бывает так одиноко».

«Я знаю! – отвечает она. – В иные дни я только и могу, что плакать».

«Если сестра не может посидеть с дочерью, возьмите ее с собой, – пишу я женщине, – а я могу взять Лорен». (Взять ее у меня, конечно, не получится, но ведь всегда можно сказать, что она заболела.)

«Это же замечательно! – отписывает она. – Так здорово, что вы понимаете. И могу сразу сказать, что вы хороший человек».

«На мне будет голубая рубашка, – отстукиваю я на клавиатуре, – может, вы тоже наденете что-нибудь голубое, чтобы я мог вас узнать?»

«Ну конечно, это было бы забавно».

«Только, пожалуй, не голубые джинсы, потому как их все носят».

«Ладно…»

«Голубое платье у вас есть?»