Последний контакт 2

Уже через минуту посыпались доклады, а через пять минут была получена исчерпывающая информация по всем отсекам. Никаких замечаний. Состояние экипажа было в норме. Несмотря на низкий моральный дух, инцидент не спровоцировал паники. Если не считать нескольких разбитых во тьме носов и пары фингалов, обошлось без травм.

— Виктор Сергеевич, что у вас?

Арес выглядел мрачно.

— Мы лишились всех оборонных систем. Плазменные щиты на нуле. БЧ-2 и 3 докладывают о каскадных сбоях в торпедных аппаратах, лазерных турелях и пусковых установках. Минеры также доложили о выходе из строя ССМ.

— Боже правый! — ахнул Верещагин. — Мы теперь как слепые котята.

— Почему слепые? — не понял старпом.

Штурман пояснил:

— Вышли из строя все системы навигации. Мы даже не можем ориентацию восстановить. Непонятно, куда и с какой скоростью мы летим.

У Сорокина резко заломило затылок. Он машинально обхватил руками голову и присел в свое кресло.

— Так, ясно… Ясно… — зачем-то повторил он и вновь посмотрел на связиста. — На Землю передали сигнал бедствия?

— Никак нет, — ответил Володин, не отрываясь от своего терминала. — ЧСДС не пашет. А радиосвязь тут бесполезна.

— Свяжитесь с «Ксинь Джи». Узнайте, что там у них со связью.

— Пытаюсь, они не отвечают.

— Связи нет?

— Судя по всему, не у нас. У них нет связи.

— Проклятье! — ругнулся Сорокин. — А визуальный контакт с ними есть?

— Они в сорока километрах от нас. Наблюдатели докладывают, что «Ксинь Джи» идет прежним курсом. Сигнальные огни погашены. Сбой и их коснулся.

— Плохо дело… Ладно. Что у нас с двигателями? — Сорокин вновь обратился к Павленко.

— Нет реакторов, нет и двигателей, — развел руками офицер. — Разрешите мне…

— Да иди уже к своим реакторам! — махнул на него рукой Сорокин и только сейчас позволил себе немного расслабиться. — Ладно, товарищи офицеры. На полчаса объявляю «вольно». Наводим порядок в своих боевых частях, проверяем состояние личного состава и подводим окончательные итоги. Сбор на мостике. Всем, кроме вахтенных офицеров, разойдись.

Сорокину сейчас нужны были эти полчаса времени. Основные параметры он знал, а масштабы бедствия еще только предстояло выяснить. Что-то ему подсказывало, что масштабы эти окажутся немыслимыми. И расхлебывать всю эту кашу придется ему одному. Как же он сейчас хотел вновь оказаться простым старшим помощником, а не исполняющим обязанности капитана. Историю звездного флота России Сорокин знал на «отлично» и не припоминал, чтобы когда либо крейсеры ВКС попадали в подобные передряги. В истории флота все было черно-белым. Победа или поражение. Корабли после боевых действий либо приходили в полную негодность, либо уничтожались со всем экипажем. Но никогда не было такой ситуации, в которой корабль физически был цел, но при этом оказывался полностью недееспособным. Сейчас на плечах Сорокина лежала ответственность за три сотни душ на борту «Прорыва». На борту практически обесточенного корабля. Корабля без связи, без систем защиты, без вооружения. Корабля, на хвосте у которого висит серьезный враг. Корабля, прямо по курсу которого находится враг куда более опасный, чем китайский «Ксинь Джи».

* * *

«Юкко»

— Зачем ты это делаешь? — спросил Валерию Роман.

На капитанском мостике «Осириса», где они сейчас находились, царил полумрак. Мирская сидела в кресле капитана с закрытыми глазами и транслировала прямиком в сознание Романа все, что видела и чувствовала сама. Роман никак не мог взять в толк, зачем матери понадобилось подключать к этой общей с аватарами «Юкко» ментальной связке и его. Он видел все, что видела она. Он знал все, что она делала с кораблем землян, с этим беспомощным «Прорывом» и его обреченным экипажем. Он видел это все, и ему было страшно. Еще одно чувство, которое должно было закрепить в нем мысль о том, что он все-таки человек — страх. Утробный, животный страх перед могуществом Валерии.

— Делаю что? — тихо отозвалась мать в его голове. Она уже давно не говорила с ним вербально. Вместо этого, уподобляясь «этим», общалась с ним ментально. По ее словам, вербальное общение — пережиток эволюции. Ваэрры для нее стали эталоном развития разумных существ. Роман же такого мнения не разделял. В живом общении можно было уловить эмоции собеседника. Живой разговор — процесс обмена не только информацией, но и чувствами. Ментальное же общение сводилось к простому обмену сухими фактами. Ваэрры не общались, они ставили друг друга в известность о том или ином событии, никак не окрашивая его при этом интонацией. Не было у ваэрров оттенков, только сухие сводки.

— Зачем ты испытываешь этих людей?

— Так нужно.

— Нужно тебе или «этим»?

Роман уже понял, во что именно превращается его мать. Понял, что теряет ее. Уже потерял, по сути. Единственное, чему он еще не научился, так это скрывать собственные мысли. Если что-то ему было непонятно, он по привычке спрашивал Валерию.

«Надо учиться видеть невидимое, — укорил он самого себя, — читать между строк и самостоятельно делать выводы».