Последний Рюрикович

— Есть у меня человечек в Москве, — уклончиво ответил иезуит. — Он достаточно надежен, потому что я в свое время спас жизнь его сыну. Так вот он сказывал, что с дьяком, перед самым отъездом его сюда, тайно беседовал сам светлейший боярин всея Руси… — И после некоторой паузы добавил, будто гвоздь вколотил: — Годунов.

— Бориска?! — ахнул Григорий.

— Именно, — печально кивнул головой иезуит. — Более того, всех людишек, что с ним приехали, подбирал его родственник, боярин Семен Годунов.

— Тот, что сыском ведает, — хрипло выдохнул Михаил.

— Ой-ой-ой, — начала подвывать царица.

— Цыц, баба! — рявкнул на нее Григорий и обратился к иезуиту: — Стало быть, дело ясное. Надо поспешать. Но смотри, Симон, не подведи.

— К сожалению, придется выждать еще пару месяцев. Примерный срок — середина или конец мая. Раньше нельзя. Кызы-Гирей двинется на Москву, только когда в степи вырастет трава для коней его воинов, а без него затевать это дело невозможно.

— А как не двинется? — переспросил Михаил.

— Исключено. У него тоже имеются свои интересы. Уговор был меж нами твердый. К тому ж когда еще ему представится такой удобный случай.

— А как до тех пор изведут они мово сыночка? — испуганно вопросила царица.

— Ну-ну. Не стоит опасаться. Слуги у вас верные, запоры надежные. К тому же они постараются умертвить его так, чтобы самим остаться чистенькими, а это сделать трудно. Разве токмо ядом, дак у него имеются мамки да кормилицы. Пущай каждую еду, что назначена для царевича, беспременно пробуют, вот и все. К тому же осталось-то всего пару месяцев.

— Ну, Симон, быть посему, — кашлянул Михаил. — Верно, Григорий?

— Знамо, так, — откликнулся тот.

— И хотелось бы, чтобы никто из вас не забыл про уже обещанное мне Афанасием Федоровичем, — напомнил иезуит.

— Ежели все сполним, как задумалось, так от обещанного тебе, про что ты нам тут толковал, не отступимся. В ентом даже не сумневайся. Дадим тебе и почету, и богатства, и церкви дозволим возводить иноземные. Словом, препятствий чинить ни в чем не станем. Лишь бы оно… сполнилось, иначе… — Михаил Нагой помотал кудлатой головой, но договаривать не стал — и без того всем было понятно, что в случае неудачи светили царские подвалы да остроги, а в них пыточные и всякое прочее.

— Только уж чтоб не отступаться, — предупредил иезуит.

— Да нам и деваться некуда — куда ни кинь, всюду клин, — внезапно добавил Григорий. — Куда уж отступаться, когда Битяговский ныне за саму глотку ухватить норовит. И расходы, дескать, у нас велики, и зажрались совсем, и подати царю… тьфу. Скоро вовсе, ежели так дальше пойдет, с гладу помрем все. Так что терять, стало быть, неча, а найтить, можа, и найдем.

Они все шумно поднялись с лавок, и Дмитрию не миновать было быть замеченным, но тут Григорий предложил выпить за успех великой задумки да за погибель проклятого Бориски и всего его племени.

Мальчик, не чуя под собой ног, бросился назад, к лестнице. Юркнув под теплое одеяло — никто так и не проснулся, сонный порошок действовал надежно, — он только теперь ощутил, как продрог, стоя под дверью и слушая тайную беседу. Ноги совсем закоченели, да и руки, которыми он на ощупь искал в бадейке ковшик и пару раз погрузил в холодную воду, тоже окончательно заледенели.

Впрочем, Дмитрий думал сейчас совсем о другом. Перед глазами стоял Ивашка, и мысль была одна — упредить, сказать ему, что с ним хотят сделать.

Относительно себя он решил никогда больше не оставаться наедине с Битяговским и не брать у него никаких гостинцев — вдруг отравят, и все время быть настороже. Поначалу он хотел было сознаться в том, что слышал почти все, и упросить не трогать Ивашку, но потом, слегка согревшись, принял другое решение. Все ж как-никак он еще слишком мал, и даже родная матушка, всячески потакая ему в мелочах, без колебаний отвергала его различные просьбы, если дело касалось чего-то серьезного.

«Выслушают, отругают, с три короба наврут, а сделают все равно по-своему, — логично рассудил он. — Нет уж, я сам его спасу».

Дрожь, однако, не унималась. В горле у него что-то шевелилось, будто туда забралась неведомо как мышь или лягушка, сглатывать слюну становилось все тяжелей, и царевич так и не смог уснуть до самого утра. Вместо крепкого здорового сна он впал в какую-то смутную дрему, где явь мешалась со сновидениями, и, когда начало уже светать, Дмитрий беспорядочно метался по постели, раскидав все одеяла и жалобно стеная. Давала себя знать ледяная вода, испитая с непривычки потным мальчуганом, да долгое стояние на холодном полу, где сквозь щели еще и поддувало студеным морозным воздухом. Царевич заболел не на шутку.

Вот почему на следующий день он не вышел, как обычно, гулять во двор, оставив Ивашку в опасном неведении насчет его будущей горькой судьбы и страшной смерти, уготованной в одночасье.

Улучив минуточку, Ивашка раза два срывался со двора иезуита, но, заглянув во двор и не видя царевича, вскоре перестал туда ходить.