Последний Рюрикович

— Ты это чего там делал-то? — хмуро встретила его вопросом боярыня Волохова.

— У забора, что ль? — невинно осведомился Дмитрий и тут же нашелся, что сказать в оправдание, — как знать, может и она в сговоре супротив Ивашки, не заподозрила б чего. — Переобуться нужда была. Ка-менюка в сапог залез.

— А у забора-то на кой сел? — стала выговаривать мамка.

— Дак там трава погуще.

— Все едино грязно, да и земля сырая, чай, не прогрелась еще опосля зимы. Заболеешь опять — ужо будет мне от царицы. Я тебе как наказывала? Чтоб на землю — ни-ни.

— А вот мы ему лекарства за то горького, — неожиданно раздался за спиной Дмитрия знакомый и с некоторых пор такой страшный голос лекаря Симона.

Он подошел очень тихо и одну руку почему-то держал за спиной.

Глаза Дмитрия испуганно расширились. Он побледнел и неожиданно для всех бросился к иезуиту, желая увидеть, что тот прячет в руке. Сердечко его учащенно забилось, и он немного успокоился, лишь когда, ухватившись за лекарский кулак обоими руками, разжал его. В кулаке оказался леденец.

— А спужался-то почто? — ласково вопросил Симон царевича.

На лице его застыла слащавая улыбка, но во взгляде мелькало что-то холодно-ядовитое, как у змеи перед решающим прыжком.

— Так бояться будешь, ребятишки засмеют. Скажут, леденца испужался, — и Симон улыбнулся еще шире, явно насмехаясь над царевичем. Дмитрий вдругорядь глянул на руку лекаря — леденец, и тоже облегченно захохотал, широко открыв рот.

— Ну будя, будя, — спустя минуту стала успокаивать его мамка. Царевич не унимался, заливаясь все громче, а затем вдруг побледнел и, захрипев, рухнул на землю.

— Припадок, — мгновенно определил Симон. — Вы в дом, готовьте постель, а я здесь с ним. Быстро, быстро! — поторопил он остолбеневшую Волохову.

— Эх, рановато малость, — прошептал он, когда мамка, тряся телесами, побежала в дом. — Я даже одежку не примерил, — и склонился над бьющимся в приступе падучей царевичем.

А Ивашка тем временем со всех ног летел домой. Заскочив в родной двор, он огляделся по сторонам — пусто. Впрочем, так и должно быть, поскольку мальчик еще перед уходом рассчитывал, что Митрича не будет до самого вечера — уедет повидать Никитку, а сам Симон поехал во дворец к царевичу, строго-настрого наказав Ивашке никуда не отлучаться со двора.

Схватив в подклети пару караваев хлеба и прихватив из погреба несколько луковиц и шмат сала, Ивашка увязал все это в узелок и уж собрался покинуть дом, как вдруг новая мысль пришла ему в голову.

Он критически осмотрел свою одежонку и пришел к выводу, что в ней далеко не пройти, поскольку у него не имелось даже обуви — иезуит держал ее в сундуке, под замком, дабы Ивашка при всем желании не смог никуда уйти — так, на всякий случай, как дополнительная страховка.

«К тому ж ежели я прямо седни сбегну, то и с Дмитрием попрощаться не успею. Его-то уж, чай, во дворе нетути. Солнышка-то не видать, да и смеркается. А я проститься обещался. Негоже выходит. А-а, ладно», — он решительно махнул рукой и подумал, что до завтра ничего случиться не может, коли ему даже не дали померить царскую одежу, а ведь сказывал же друг его верный Дмитрий, что убивать Ивашку должны именно в ней.

Да и бежать лучше засветло, чтобы успеть добраться хотя бы до Синеуса. Больше-то идти ему было некуда. До Переяславля-Рязанского далече, догонят по дороге. Лесом идти — волки сожрут. Рясск родной — так его татаровья окаянные пожгли. Только к Синеусу и оставалось. Если с утра, так за день можно спокойно добраться. А дорогу к нему Ивашка запомнил хорошо, еще когда они с Митричем в марте месяце возвращались от колдуна.

«Главное, чтоб солнце в лик мне било все время, как от деревни ехать, а дотуда добираться — оттель езжали, оно справа светило, стало быть, когда пойду — слева должно быть. Чего уж проще», — и Ивашка совсем успокоился.

Однако на следующий день вырваться из дома ему никак не удавалось, несмотря на то что лекаря целый день не было. Мешал Митрич, с утра просивший мальчика рассказать что-нибудь эдакое, а потом, пока Ивашка сказывал про святого Сергия Радонежского и как тот благословил войско Дмитрия Донского на рать великую с татаровьем поганым, наступило время обеда.

После полудня бежать смысла не было, к тому ж, услыхав о болезни царевича и неожиданном его припадке — об этом рассказал Симон, заскочив на минутку за лекарствами, — Ивашка больше думал уже не о своем побеге, а о царевиче — как-то он, оклемается, нет ли?

В четверг иезуит объявил, что Дмитрий уже ходил гулять, и наказал Митричу нынче же сходить с Ивашкой в баню, помыть его как следует, а вечером он уже примерит одежду, чтоб мальчику завтра было не зазорно показаться царевичу.

Ивашка поначалу обрадовался, услыхав, что Дмитрий жив-здоров, но потом, вспомнив грозное предостережение друга, вздрогнул от мысли, что там его в бане и прибьют. Однако, взглянув мельком на Митрича, он тут же устыдился этой мысли. Тот аж расцвел, узнав, что Ивашку поведут знакомить с царским сыном.

«Нет, Митрич ничего не знает, поди», — подумалось мальчику.