Последний сейм Речи Посполитой

Когда она отошла, он подозвал Сташека, который что-то слишком усердно хозяйничал у зеленого фургона, где находились запасы, привезенные офицерами.

— Скажи Мацюсю, чтобы был готов каждую минуту!

— А ведь еще, пан поручик... — он посмотрел с горестью на бочонки, — должна быть иллюминация... еще...

Язык у него уже заплетался, но, встретив нахмуренный взгляд, он вытянулся в струнку, повернулся на каблуках и ушел послушным солдатским шагом.

Северу хотелось отколоться от общей компании, но то и дело его брали в плен разные группы и ему приходилось разговаривать, сыпать комплиментами, пожимать чьи-то руки и пить, несмотря на то что ему надоели все эти забавы, раздражали разомлевшие дамы, а Сиверсовы офицеры, бойкие, утрированно галантные перед дамами и слишком свысока любезные к мужчинам, выводили его из себя. Под конец он уже нарочно бросал им едкие, оскорбительные словечки. Толкал локтями, при первом же проявлении с их стороны раздражения клал вызывающе руку на рукоять сабли. Особенно неприятно ему было смотреть на Блюма, не отступавшего ни на шаг от Терени, но и тот, несмотря на явные придирки и намеки, не дал вывести себя из равновесия, принимая их со снисходительной улыбкой. В конце концов Север оставил их в покое, покоряясь страстным взглядам Изы, которая как будто бдительно следила за ним, с неподражаемой нежностью, мастерски разыгрывая при этом восторг и любовь, оказываясь поминутно на его пути, поминутно бросая на него любовные взгляды, обрывки слов, дышащих жаром и бросаемых мимоходом, рукопожатия, прикосновение благоухающих кудрей или даря его вниманием столь заметным, что кругом подымался общий шепот и кавалеры, возлагавшие свои надежды на наследие Цицианова, бросали на него ревнивые взгляды. Минутами это доставляло ему даже удовольствие, и он торжествующе обводил глазами лица соперников, чаще же принимал эти знаки внимания с неудовольствием и тревогой.

«Манит меня, как ребенка фигой!»

Не успел он подумать, как она очутилась перед ним.

— Сейчас будут какие-то сюрпризы, а потом мы убежим. Ты молчишь?

— Молюсь на тебя! — с трудом произнес он лживый, затасканный комплимент.

— В моем сердце — храм для тебя! — повеял на него ее шепот, с которым она удалилась.

«Скорее заезжий дом, где останавливается всякий, кто захочет!» — мелькнуло у него в уме, и тут же он подумал: «Откуда во мне эта странная злоба и раздражение?»

Но мысль его прервал появившийся в двух шагах от него Новаковский. Рядом с ним шел какой-то субъект с бочкообразным животом и лицом, лоснящимся, как миска топленого масла. Одет он был в полотняный балахон, подпоясанный простым ремнем, на котором висела сабля в черных железных ножнах. Выражение лица у этого шляхтича позволяло угадать в нем бывалого человека, завсегдатая сеймов и пьяницу. Увидав, однако, дам, он снял с головы потертую шляпу, провел рукой по мохнатым усам и стал раскланиваться во все стороны. Стройный паренек в темно-синем жупанчике, с лицом херувима, сопровождал его, не отставая.

Новаковский шепнул что-то Блюму, и тот вежливо подошел к незнакомцу.

— Просим в нашу компанию, вместе поужинать!

— А с кем имею честь? Меня зовут Кулеша. Сын ливского стольника. А это — мой сын.

— Садитесь, сударь, без церемоний! — приглашал слегка возбужденным тоном Новаковский.

Пришлось, однако, представить его участникам пикника и дамам. Он чмокал всех по очереди в ручку, вплоть до горничных, только те разбежались во все стороны.

— Нещипаные птахи всегда пугливы. Ясь, поцелуй ручки девчатам!

Ясь, покраснев, как пион, казалось, вот-вот разревется от смущенья, но под строгим оком родителя вынужден был целовать; дамы взяли его на свою половину и, любуясь его красотой, стали кормить его конфетами, как птичку, гладить, а в конце концов и нежно целовать.

— Вы должны нас догнать! — смеялся Блюм, наливая Кулеше огромный кубок.

— По плодам их познаете их.

Кулеша чмокнул языком о небо, точно кто хлопнул бичом, и осушил кубок.

— Малые пичужки — пустые штучки! Не с такими случалось иметь дело. Могу высушить этот бочонок до последней капли не отрываясь, — указал он на ведерный бочонок, поставленный на козлы.

— В нем целых пять гарнцев!

Кулеша взял бочонок за оба конца и взвесил в руках.

— Выпьете? — вскричал даже Воина с удивлением. — Одним духом?

— В больших делах достаточно пожелать, а кто пожелает — тот свершит, — проговорил он хвастливо, уснащая свою речь латынью.

— Латынь безупречная, живот — как у бернардина, а все же бьюсь об заклад, что вам не осилить.

— Держу, что выпью! — протянул тот руку, лукаво подмигивая припухшими глазками.

— Двадцать пять дукатов, что — нет! — горячился Воина.

— А я ставлю за него! — воскликнул фон Блюм, скорый на всякий азарт.

— Я тоже! Я тоже! — раздалось несколько голосов.

Все окружили его, сбежались даже дамы, расспрашивая с любопытством, что случилось.

— Деньги на бочку, господа! — крикнул Воина, высыпая в чью-то шапку свои дукаты.

Его примеру последовали остальные, и через минуту собралось с полсотни червонцев.

— Принимаете заклад? В шапке пятьдесят червонных!