Последний торпедоносец

…Бывший капитан 1-го ранга Черноморского Флота, командир подводного атомохода «Сторожевой», Роман Иванович Губин, вернулся в родную станицу с женой, сыном и младшей дочерью Ленкой пять лет назад. Когда его атомоход, гнивший на приколе в Севастополе с середины 90-х, списали и повезли «на разделку», капитан Губин впервые в жизни напился. Девятилетний Денис хорошо помнил, как, страшный, фиолетовый с зеленью, в парадной форме, отец бежал по причалу за беспомощно волокущимся между двух катеров подводным крейсером и кричал сорванным голосом строки «Варяга»: «Наверх вы, товарищи, все по местам…» А потом остановился, швырнул в море сверкнувший золотом на солнце кортик — и опустился на бетон…

Всё это видели стоявший на пирсе матросы «нанесшей дружественный визит в рамках борьбы с терроризмом» американской эскадры. Один — рослый, сухощавый, с нашивками, уже немолодой — отвернулся. А другие ржали, скалили белые зубы. И другой — губастый негр — что-то прокричал отцу, обидное и насмешливое, а потом выставил кулак с поднятым средним пальцем.

Отец не видел. Его, качающегося, уводила с причала мама. А через миг камень, брошенный девятилетним Денисом, ударил чёрного по губам.

Американцы взревели. Негр, шипя ругательства и смахивая кровь, пошёл на замершего со сжатыми кулаками мальчишку. Но тогда сухощавый рванул негра за плечо и ударил. И бил до тех пор — под молчание остальных, костистыми большими кулаками — пока тот не перестал визжать и подниматься. А потом подошёл к Денису, крепко взял за руку и молча повёл следом за отцом и матерью.

Денис шёл и плакал. Почему-то ему не было стыдно высокого молчаливого иностранца в чужой (да вражеской, что там уж!) форме…

В квартире Губиных американец так же молча оставил сорванные со своей белоснежной формы многочисленные красивые нашивки. И ушёл. А отец велел собираться — к нему домой, в станицу Виноградную, откуда когда-то семнадцатилетний Роман уехал служить самой лучшей, самой мощной, самой счастливой в мире стране…

…Денис не хотел уезжать. Он не знал и не понимал, как будет жить без улиц и лестниц Севастополя, без прозрачного неба, без греческих храмов, без кораблей на рейде, без памятников, без своих друзей, вообще безо всего, что составляло всю его короткую жизнь. Но отец вдруг сказал сыну — как взрослому:

— Тут больше

нельзя, сынок.