Последний верблюд умер в полдень

Что ж, нам удалось очистить камень и расшифровать надписи; они были, как и полагал Эмерсон, связаны с титулом царя Настасена Ка анкхре[90], одного из последних правителей Мероитической династии. Стела, относящаяся к этому монарху, была передана Лепсиусом в Берлинский музей[91]. В надписях на ней Настасен утверждал, что он получил царский венец из рук бога Амона, и описаны различные военные действия против захватчика с севера, которым, возможно, был персидский царь Камбиз[92].

Это было действительно захватывающее открытие, заставившее нас напряжённо трудиться в течение нескольких дней; но к концу того времени даже надежда на дальнейшие находки не могла отвлечь меня от беспокойства по поводу бедного Реджи. Открытие Эмерсона выпало на шестой день после отъезда молодого человека. В тот вечер мы ожидали его прибытия, если бы карта оказалась ignis fatuus[93], и он, как и обещал, повернул назад.

Настала ночь, а о Реджи ничего не было слышно. В тот вечер мы не упоминали о нём, и даже Рамзес проявил тактичную сдержанность, чего я совершенно не ожидала. В конце концов, говорила я себе, сегодня — самый ранний момент для возможного возвращения. А задержать как Реджи, так и его посланника могло, что угодно.

Но прошло ещё ​​два дня без единой вести, и я стала опасаться самого худшего. Эмерсон чудесно изображал беззаботность, но, когда он думал, что я не смотрю на него, любимое лицо то и дело превращалось в никогда не виданную мной ранее бронзовую маску с застывшими морщинами.

Вечером восьмого дня я покинула лагерь и отправилась в пустыню, как будто магнитом притягивавшую меня. Небо на западе яростно пылало медью и аметистом; за горизонт цеплялся последний сверкающий луч солнца, вынуждаемый оставить царство живых для тёмной обители ночи. Блеск заката был вызван частицами песчаных вихрей. Я думала о страшных бурях, способных за час похоронить людей и верблюдов. Хуже всего было то, что мы ничего не знали о судьбе Реджи и его спутников. Спасательная экспедиция была бы безумием — если они уклонились от маршрута хотя бы на милю, их вполне можно было бы искать по всему свету.

Краски заката исчезли — не только потому, что солнце садилось, но и потому, что слёзы затуманивали глаза. Я стряхнула их; плач облегчает сердечную боль.

Я ощутила чьё-то присутствие — не звук или движение, но какое-то более таинственное ощущение. Обернувшись, я увидела Кемита.

— Вы плачете, леди, — сказал он. — Из-за юноши с огненными волосами?

— Из-за него и других храбрецов, возможно, погибших вместе с ним, — ответила я.

— Тогда осушите слёзы, леди. Они в безопасности.

— В безопасности! — воскликнула я. — Пришло сообщение?

— Нет. Но я говорю правду.

— Ты говоришь добрые слова, Кемит, и я ценю твою попытку развеселить меня. Но как же ты можешь знать их судьбу?

— Боги сказали мне.

Он стоял прямо, как копьё, его рослая фигура чернела на фоне огненного неба. И голос его, и сама речь несли убеждённость в своих словах и веру в них. И было бы верхом грубости и невоспитанности заявить, что я ничего не слышала от моего Бога, и что этот источник я считаю более надёжным, чем боги Кемита.

— Спасибо, друг мой, — сказала я. — И передай мою благодарность своим богам за их добрые уверения. Я думаю, что нам лучше вернуться, уже становится… Кемит? Что это такое?

Ибо он застыл, как породистый пёс, учуявший невидимую добычу. Я вскочила на ноги и встала рядом с ним; но как я ни старалась напрячь зрение, ничего не видела в направлении, куда он глядел так пристально.

— Кто-то идёт, — сказал Кемит.

И, прежде чем я собралась с мыслями и последовала за ним, он уже был в пятидесяти футах от меня. Он мчался не хуже оленя. Когда я догнала его, он стоял на коленях рядом с кем-то, простёртым на земле. В сгущавшихся сумерках пустыни я тоже опустилась на колени рядом с телом, но сразу увидела, что на сей раз на земле лежит не Реджи. Тёмная одежда и тюрбан выдавали араба.

Глаза Кемита были лучше, чем мои.

— Это слуга огненноголового, — сказал он.

— Дауд, нубиец? Помоги мне повернуть его. Он…?

— Он дышит, — отрезал Кемит.

Я отцепила флягу от пояса и отвинтила крышку. В волнении я пролила больше воды на лицо, чем в приоткрытые губы, но результат, несомненно, был к лучшему; почти сразу человек пошевелился, застонал и облизнул губы.

— Ещё, — с трудом выдохнул он. — Воды, ради Аллаха…

Я позволила ему только глоток.

— Не слишком много, иначе тебе будет хуже. Успокойся, ты в безопасности. Где твой хозяин?

Единственным ответом был дрожащий шёпот, из которого я разобрала только одно слово — «вода». Вне себя от тревоги, я стала трясти бедолагу за плечи.

— Хватит с тебя. Где твой хозяин? Где остальные?

— Они… — Тёмная ночь закрыла лицо, но голос стал сильнее. Я влила ему в рот ещё немного воды, и он продолжил:

— Они нашли нас. Дикие люди пустыни. Мы боролись… Их было слишком много.

Дыхание Кемита прервалось каким-то испуганным шипением.

— Дикие люди? — переспросил он.

— Слишком много, — повторила я. — И ты бежал, оставив своего хозяина погибать?