Последний верблюд умер в полдень

Но всё-таки кое-что я у неё узнала. Она никогда не снимала вуаль и не говорила в присутствии Рамзеса или Эмерсона, но это не было, как я изначально предполагала, связано с их полом. Только «Богиня» и подружки-«Служанки» имели право видеть её лицо. Она не могла или не желала объяснить, почему в моём случае сделала исключение. Я пришла к выводу: она нашла меня столь необычной, что не была уверена, как лечить меня.

Мы нашли общие темы для бесед, по-дружески болтая о косметике, еде и особенно предмете, что так дорог женским сердцам — нарядах. Грязная дорожная одежда была тщательно выстирана и возвращена мне; Служанка неустанно ощупывала ткань, изучала карманы и смеялась над кройкой и стилем. Думаю, она бы смеялась ещё громче, если бы знала о корсетах.

Так как у меня был всего один набор одежды, пришлось облачиться в туземный наряд. Это было очень удобно, хотя и довольно однообразно: все виды женского платья оказались просто разновидностями бесформенных халатов изо льна или хлопка. Самые элегантные из них — судя по тонкости работы — были чисто белыми, некоторые — с яркой вышивкой или сотканные с цветными нитями. Не обладая ни пуговицами, ни крючками, они свободно распахивались спереди, и их приходилось закрывать с помощью поясов или ремней. Не будучи уверенной в действенности подобных сомнительных приёмов, я прибегала к помощи булавок и одевала нижнее бельё под внешнее скудное убранство.

Эмерсон испытывал недостачу предметов туалета в той же степени, как и я, и часто одевал одну из длинных мужских версий балахона или льняную рубашку местного производства, но упорно отказывался появляться в таком килте, как носил Тарек. Вначале я не могла понять подобную скромность, ибо, как правило, мне приходилось несладко, когда я начинала заниматься его гардеробом.

Позвольте мне перефразировать. На раскопках Эмерсон слишком охотно избавлялся от куртки и рубашки, не говоря уже о шляпе. Я возражала, потому что такое поведение казалось мне недостойным, даже когда рядом не было никого, чтобы это лицезреть (кроме разве что рабочих), но должна признаться, что эстетический эффект был чрезвычайно приятным, и подозреваю, что Эмерсон в полной мере осознаёт мою реакцию на демонстрацию бронзового мышечного каркаса. Однако теперь, когда для подобной реакции существовал действительный повод, мой муж стал вести себя крайне сдержанно. Наконец он решился положить конец «твоему непрекращающемуся нытью, Пибоди», согласившись придать изящество предоставленному набору одежды и позволить мне самой судить о результатах.

Поскольку в комнате присутствовала Аменит — как обычно — он ушёл к себе, чтобы переодеться. Когда он появился, драматически отбросив портьеру, я не смогла сдержать крик восхищения. Волосы падали на плечи; толстые, блестящие пряди были убраны с благородного чела с помощью малиновой сетки, усеянной золотыми цветами. Насыщенные оттенки бирюзы, кораллов и синей лазури на широком воротнике резко контрастировали с загорелой кожей. На запястьях красовались браслеты из золота и драгоценных камней; широкий пояс из тех же драгоценных материалов поддерживал плиссированный килт, который оголял колени и…

Мне удалось скрыть свой ​​смех за кашлем, но лицо Эмерсона приобрело оттенок красного дерева, и он поспешно спрятался за пологом кровати.

— Я же говорил тебе, Пибоди! Проклятье! Мои ноги!

— Очень красивые ноги, Эмерсон. И твои колени совершенно…

— Они белые! — крикнул Эмерсон из-за занавеси. — Белоснежные! Они выглядят смешно!

Увы, так и было. А жаль — от макушки до подола килта он представлял из себя образец варварской, мужественной красоты. После этого я не заводила речь о перемене одежды, но иногда видела, как Эмерсон в саду, за деревом, подставляет свои голени солнечному свету.

Мы никогда не оставались в одиночестве. Когда Аменит спала, я не знаю; она всегда была в комнате, или выходила из неё, или входила; а когда её не было, появлялся кто-то из слуг. Застенчивые, молчаливые люди маленького роста, несколько более тёмного цвета, чем Аменит и Тарек, и немые — если только они не притворялись, общаясь между собой и с Аменит с помощью жестов. По мере того, как ко мне возвращалось здоровье, я всё больше негодовала на нехватку уединения, будучи уверенной, что именно она мешала Эмерсону занимать своё законное место рядом со мной как ночью, так и днём. В подобных вопросах он был довольно застенчив.