Послеполуденная Изабель

Дорогой Сэмюэль,

ты замечательный отец, как хорошо, что ты возвращаешься в Нью-Йорк и спасаешь Итана из очень плохой ситуации. Эмили делает успехи. Шарль стабилен. Я не смогу увидеться с тобой до твоего отъезда.

Je t’embrasse.

Изабель

Я не настаивал. Собрал свою сумку. Полетел через Атлантику. Переехал к Итану. Продолжил работу в нью-йоркской фирме. Я вел кучу новых дел. Если не считать электронного письма, в котором она спрашивала, не затронули ли непосредственно нас невыразимо ужасные события 11 сентября 2001 года (Итан был в школе, а я направлялся на встречу в центре города, когда самолеты врезались в башни и мир вздрогнул), Изабель ничем не напоминала о себе. Я ответил ей по электронной почте довольно длинным описанием безумия того поистине рокового дня; рассказал, что потерял двух юристов, которые находились на встрече во второй башне; и как в течение нескольких месяцев после трагедии мой сын просыпался по ночам в слезах, спрашивал меня, не врежутся ли самолеты в наш дом или в здание, где я работал. Ответ Изабель на одной из ее белых карточек был вежливым, но обезличенным:

Как ужасно. Я мысленно со всеми вами. Держитесь…

Я понял намек. Я погрузился в работу. Я был рядом с Итаном. У него появилось много друзей. Он уверенно рассекал по Манхэттену. Сосредоточился на учебе и дал мне понять, что планирует поступать в обычный колледж. Его оценки в школе позволяли стремиться довольно высоко. Желание Итана преодолеть инвалидность не переставало восхищать меня – хотя, если я когда-нибудь упоминал о том, каким смелым и отчаянным нахожу его, он реагировал в типично подростковой манере: «Прекрати нахваливать, папа».

Время, время, время. Оно неумолимо. Я не чурался отношений с женщинами. Правда, старательно избегал дамочек в возрасте от тридцати до сорока, которые отчаянно хотели ребенка. Мне казалось, что я влюблен в психоаналитика по имени Натали, пока из нее не поперли всякие навязчивые состояния и неврозы, и их стало трудно выносить. Особенно ее потребность подробно описывать свою сексуальную жизнь со многими мужчинами, которые были у нее до встречи со мной. Однажды я все-таки не выдержал и высказался по поводу ее откровений о романе с семидесятилетним коллегой-психиатром, при том, что ей было всего сорок. Она с придыханием рассказывала, что у этого парня было самое крепкое тело, какое только можно вообразить, и «в постели он был просто диким зверем».

– Разве ты не знаешь, как отталкивают эти истории? – возмутился я.

– Почему… потому что ты ревнуешь?

– Потому что ты говоришь как девочка-подросток, которая наконец-то переспала с отцом.

В журнале New York Magazine

работала умная женщина-репортер, с которой я встречался около трех месяцев… пока она не призналась мне, что не может справиться с глухотой Итана. «Я всегда буду чувствовать себя неуютно рядом с ним, и это будет служить постоянным напоминанием о том, что мне самой уже поздно мечтать о детях». В Колумбийском университете преподавала замечательная француженка, которой очень нравились моя двуязычность, моя квартира в Гринвич-Виллидж, наши поздние посиделки в The Vanguard и полное взаимопонимание в постели, но через несколько недель она сказала, что ее бывший во Франции снова попросился в ее жизнь… «И я знаю, что этот человек предназначен мне судьбой». Потом была немка Джулианна, юрист из ООН, – высокая, элегантная, гиперкосмополитичная и очень теплая с Итаном… Пока она не начала проявлять авторитарную жилку, настаивая на том, что моя привычка ходить в кино, театры и джаз-клубы не перекликается с ее предпочтительными домашними вечерами с хорошей книгой.

– А тебе, Сэмюэль, пора перестать думать, что в свои пятьдесят ты можешь мотаться по городу, как двадцатилетний парень, не обремененный заботами и ответственностью.

На что я подумал: как бы не так.