Послевоенное кино

С иным сражением за день не угомонимся, оно продолжается на следующий, — как в тот раз, когда «Александр Невский» подбил нас затеять лихое «ледовое побоище» на засугробленных огородцах между бараками, в косом метельном снегу, в мечущихся вспыхах фонарной лампочки с отдалённого столба. Более подходящей обстановки и вообразить невозможно, только что льдины не трещали под бойцами, и «псы-рыцари» пёрли в пешем строю, обходясь без своих неповоротливых битюгов. Вооружиться не составило труда: бывалые ребята через щель в горбылястом складском заборе за последним бараком передали двум ратям достаточно лесопильной рухляди, пригодной для мечей и копий, а щиты доставали кто где и как умел, используя фанерные стенки от посылок или куски картона, а то и большую крышку от изношенного бака. Наиболее отважные рубились вообще без щитов, держась за рукояти тяжёлых мечей двумя руками. Крики «ура», «хайль», «бей фашистов», «хенде хох» схлёстывались над кромешным побоищем. Сухой сосредоточенный стук деревянного оружия, звяк железок, сопение взопревших воинов — всё подряд метель подметала широкой колючей метлой, отшвыривала куда-то в темень. Иногда кто-нибудь вскрикивал «Ой, рука, рука!..», валился в сугроб, корчился и стонал. Через него перепрыгивали, то отступая, то вновь накатывая в остервенелом порыве. Глядишь, и он уже на ногах, неуклюже взмахивает обломком меча, стиснутого в другой руке.

Не возьму лишь в толк, как в этой нешуточной возне, в мельтешне фонарных сполохов никто из нас не остался без глаза, без зубов, без уха или с дыркой в щеке. Бывали, конечно, синяки, царапины, ссадины, вывихнутые пальцы, разбитые до крови носы, но, сколько помню, все мои сверстники выходили из тех схваток живыми. Выходили закалёнными бойцами, готовыми для ещё более жестоких стычек.

Одна из них пришлась тоже на долгий зимний вечер, но вдохновлена была уже не битвами древних витязей, а, кажется, фильмом о подвигах белорусских партизан-подпольщиков «Константин Заслонов». Ошеломлённые видением взлетающих в ночное небо паровозов, мостов, шпал, вагонов с гитлеровской солдатнёй, мы почти мчались от клуба в сторону Тряпочной, но — что важно подчеркнуть — мчались совершенно молча, будто каждый дал про себя клятву не проронить ни слова, пока не совершит, сам или вместе с товарищами, какой-нибудь громоподобный подвиг народного возмездия.

— Стой! — взмыла вдруг над шапками чья-то властная ладонь. — Рёбя, слушай меня. Есть динамит.

— Да ты что?.. Какой ещё динамит?.. Шутишь, что ли? — зароптал народ.

— Гадом буду, есть динамит. Но кто проболтается, тому не жить… Все слышали?

Слышали все. И все напряжённо молчали.

— Айда за мной! — махнула рука.

Мы плотным комом пролетели вдоль Тряпочной, стараясь не отстать от динамитчика. Признаться, несколько раз у меня возникало желание всё же отстать. Куда он нас тащит? Если правда, что у него динамит, что мы с ним будем делать? А если нас всех разнесёт в клочья?.. Я представил на миг: отрываюсь от ватаги, топаю по лестнице своего подъезда, усаживаюсь за стол делать уроки, и вдруг ночь за окном встаёт на дыбы, и в проулке между двумя рядами сараюшек (а мы бежим как раз туда, в темь) грохает заряд, швыряя вверх куски крыш, дровяные чурки, тела моих приятелей… Нет, будь что будет, ни за что не отстану. Вон и Борька топочет рядом, обречённо пыхтя, и ещё двое-трое из нашего барака. Погибнем, так все вместе. То-то будет плача на всю Тряпочную… Жалко, конечно. И всё же, когда наплачутся, кто-нибудь — не мой ли отец? — скажет, озирая безутешных родителей: «Обидно, что и говорить… Но ведь славные были ребята. До конца все были вместе, никто не смалодушничал. Таким бы в войну цены не было».

— Стоять! — страшным шепотом приказывает нам динамитчик, загораживая тропу между сараями. — Дальше ни шагу… Щас сам вынесу.

Снег хрупает под его валенками. Тут недалеко и наш сарай, вернее, это сарай Бориной мамы, но она уступила часть помещения для наших дров. Шаги, наконец, замирают. Кажется, звякает ключ, скрипит дверь.

— А чё с ним делать, с динамитом? Не просто же так ухнуть?

— Ухнуть! Сказал тоже. А ты умеешь ухнуть-то?

— Да, Константин Заслонов нашёлся. Разухался тут.

— Вот я и говорю: чё с ним делать? Нечего с ним делать.

Народ, похоже, приходит в себя, остывает.

— Может, сказать ему, чтоб не тащил? — неуверенно предлагаю я.

— Теперь уж поздно. Слышь, тащит. Да и поглядеть-то надо, что за динамит такой.

— Поглядеть-то надо, — браво соглашаюсь я. А про себя думаю: ведь он откуда-то дотащил его в сарай и не подорвался, значит, и теперь не подорвёмся.

Мне кажется, все уже поняли: тут что-то не то с динамитом. И всё же когда он, тяжело дыша, возвращается с ношей на руках, похожей на запелёнутого младенца, мы почтительно расступаемся. Только один, самый из нас взрослый, делает шаг вперёд, помогает хозяину динамита опустить груз на снег. Что-то они там копошатся, разматывают бечёвку, хрустят бумагой, щупают и даже пробуют на язык.

— Точно — динамит, — шепчет кто-то мне в ухо со знанием дела.