Проходит не менее получаса, прежде чем дверь в кабинет снова открывается и на пороге появляется Кирилл. К этому моменту я уже почти не дышу от волнения: если столь длительным ожиданием он хотел выбить меня из колеи, ему это удалось. Впрочем, вряд ли это было необходимо: мы явно находимся в разных весовых категориях, и не мне с ним тягаться.
За пять лет, прошедших с нашей последней встречи, Гордеев стал легендой «Сити». Его имя ассоциировалось с успехом и удачей: какой бы проект он ни поддержал, тот неизбежно приносил команде баснословные дивиденды. Стремительный взлет его компании, предоставляющей услуги по инвестированию в блокчейн и технологичные стартапы, обеспечил ему не только солидный капитал, но и авторитет среди акул бизнеса. А еще статус завидного холостяка, о котором мечтают самые горячие девушки столицы. Стоит ли удивляться, что на меня он смотрит как на пустое место – в круг его общения вряд ли входят школьные учительницы из провинции.
Кирилл быстро проходит в глубь кабинета, на ходу расслабляя галстук. Небрежным жестом бросает на стол мобильный телефон и, оперевшись бедром о край стола, смотрит прямо на меня.
В этот момент я ощущаю себя жалкой букашкой, наколотой на булавку. Беспомощной, растерянной, не понимающей, что делать дальше. По телу разливается приятное тепло. Спина и затылок покрываются мурашками. Дар речи мне отказывает. Все происходит почти так, как пять лет назад, когда я впервые увидела его в кабинете у дяди. Это пугает и одновременно зачаровывает. Пугает больше, потому что за все прожитые годы я, конечно, должна была перерасти это увлечение и эти эмоции.
– Ну? – спрашивает он, лениво растягивая слова. – Что такого важного у тебя ко мне, что ты не поленилась ради этого приехать в Москву и устроить в моем офисе сцену?
В
– Я не хотела приезжать. Я писала тебе, – говорю я, тщательно контролируя голос. – У меня сохранились адрес электронной почты и номер телефона. Видимо, ты ими больше не пользуешься.
– Пользуюсь, – в его тоне отчетливо слышны нотки цинизма. – Но предпочитаю отвечать на письма и сообщения, которые меня интересуют.
Это еще один удар, к которому я не готова. Все это время я была уверена, что до него не дошли мои сообщения с просьбой о разговоре. А он, оказывается, знал, что я ищу его. Знал и просто игнорировал.
В груди болезненно тянет, но я не позволяю себе погрузиться в пучину отчаяния. Преследуемая его пронзительным взглядом, я встаю с дивана, лихорадочно думая, какие слова лучше всего подойдут для того, что я собираюсь ему сказать.
– У меня мало времени, – холодно напоминает Кирилл, демонстративно оттягивая манжет рубашки и глядя на часы.
– Я не задержу тебя надолго, – отвечаю я, но снова замолкаю, заметив, с каким оскорбительным пренебрежением он разглядывает мою фигуру в простом хлопчатобумажном платье и видавшие лучшие времена кеды.
Молчание затягивается. Одна черная бровь мужчины напротив вопросительно ползет вверх, губы презрительно кривятся в некоем подобии улыбки.
– Ты уже задерживаешь.
Внутри у меня все дрожит, но я заставляю себя смотреть ему прямо в лицо. Темные волнистые волосы. Правильные черты лица, широкие скулы, упрямый подбородок. Проницательные серые глаза и чувственные губы – все так же красив, как и пять лет назад. Может быть, даже лучше – как хорошее вино, ценность которого лишь возрастает с каждым годом. Да, время немного изменило юные черты, сделало их резче, фактурнее, теперь в них явно прослеживаются ярко выраженная маскулинность и чрезмерная самоуверенность. И, пожалуй, сексуальность…
– Я хотела поговорить с тобой о «Синичке».
– Я удивлен тем, что ты полагаешь, будто меня это интересует.
От этих небрежных слов я снова теряюсь, но заставляю себя продолжать говорить. Это для дяди, напоминаю про себя. Все для него.
– В последние годы дела у лагеря шли не очень хорошо. Чтобы поддерживать его на плаву, дяде пришлось взять несколько кредитов. Счета, платежи – все это копилось, сейчас долги настолько высоки, что он не может их выплачивать. Ему придется продать «Синичку».
– И что в этом особенного? – скучающим тоном уточняет Кирилл. – Это бизнес.
– Когда-то ты говорил, что это место для тебя много значит, – говорю я, подавив приступ отчаяния.