Посол. Разорванный остров

– Так в том-то и дело, дружище! Владелец «Буффа» сумел договориться с властями Петербурга, и теперь ему разрешено показывать лёгкие спектакли целиком[40]!

– Звучит соблазнительно, – заявил японец. – Где, вы сказали, этот театр? На Невском? Надо посмотреть, нет ли его на присланной недавно карте вашей столицы.

– Зачем вам карта, Эномото, если у вас есть я? – Берг сделал вид, что обиделся. – Или я вас не устраиваю как спутник и гид?

– Отнюдь, мой друг! Отнюдь! Чтобы я делал в Петербурге без вас, Берг! Но карта, о которой я упомянул – особенная.

Один из циркуляров МИД России, направленного в посольство Японии в Петербурге, сразу после аккредитации, регламентировал некоторые правила поведения иностранцев в Северной столице, введённые для их собственной безопасности. На прилагаемой к циркуляру карте русской столицы были отмечены районы и кварталы Петербурга, небезопасные для посещения и пребывания в вечернее и ночное время. Иным цветом на той же карте были зловеще отмечены кварталы и улицы, где полицейские власти Санкт-Петербурга не гарантировали безопасность иностранных подданных в любое время суток.

Разглядывая в своё время эту карту, японский дипломат с удивлением обнаружил заштрихованные опасные участки не только на окраинах русской столицы, но и в самом её центре, причём один из них был расположен буквально в квартале от здания министерства внутренних дел и резиденции обер-полицмейстера Петербурга!

Заинтригованный, Эномото показал карту своему другу Михаилу Бергу и попросил разъяснить этот «русский парадокс».

– А-а, это место называют «вяземской лаврой», мой друг. Справедливости ради, скажу вам, что эта клоака небезопасна не только для чистой публики и иностранцев, но и для самой полиции, – пояснил Берг, с любопытством рассматривая карту.

– Но почему вы назвали эту клоаку «лаврой»? – допытывался Эномото. – Это слово у русских, по-моему, означает некое святое место, населённое монахами. Что-то вроде монастыря.

– Нет, Эномото, в данном случае слово «лавра» означает прямо противоположное святости. Когда-то тут были построены доходные дома, потом дома «обросли» клетушками, флигелями. Скученность народонаселения в таких домах ужасная, поэтому и даёт возможность легко укрыться там всяческим отбросам общества. Кстати, такие «лавры» есть, я уверен, не только в России. А вяземской сия местность прозывается по имени прежнего владельца участков.

– Хорошо! – не сдавался Эномото. – А почему тогда на карте заштрихованы большие участки берегов вашей главной реки, Невы? Кстати, Берг, по утрам я часто гуляю по набережной вдоль одного из таких участков. И обратил внимание, что у реки нет ни лачуг бездомных, ни брошенных барж, как в Амстердаме, – там тоже ютится всякое отребье. В чём опасность на Неве?

– Эномото, друг мой! Я же не полицейский офицер! – рассмеялся Берг. – И не могу знать, по каким признакам эти господа сочли берега Невы опасными для иностранцев. Могу только предполагать, что главную опасность этих мест составляют любители «невской ухи». Так у нас называют ночных гуляк, которые до рассвета проводят время в ресторациях, клубах и прочих увеселительных заведениях. А когда те закрываются, гуляки компаниями едут на Неву, нанимают рыбаков и покупают у них рыбный улов. Из этой рыбы на кострах там же, на берегу, варится рыбная похлёбка, по-русски – уха. Господа гуляки съедают её под французское шампанское и разъезжаются до вечера спать.

– Я всё же не понимаю, – признался японец. – Какую опасность могут представлять эти безобидные прожигатели жизни?

– Да не все они безобидные, дружище! – вздохнул Берг. – Бывает, что и очень-очень серьёзные люди сделки завершают на невском бережке. Ну, хотя бы с железнодорожными подрядами – очень прибыльное, говорят, дело. Сотни тысяч из рук в руки переходят, а для таких денег и охрана серьёзная надобна. Вот и нанимают коммерсанты громил. А на бережку, в уединении, бывает, что и не сойдутся в цене. Либо один коммерсант другого в нечестности заподозрит… В полицию с жалобой не пойдёшь: там же все подробности сделки рассказывать надобно – а подробности-то, чаще всего, и незаконные. Вот тогда громилы в дело и вступают… Мне будущий тестюшка – он по железнодорожному ведомству служит – рассказывал как-то, что два или три случая перестрелки только этим летом было… Так что берегут вас, господин Эномото, от всяких неприятных русских происшествий…

– Совсем как в Америке, – помолчав, пробормотал Эномото. – Мой друг, капитан Жюль Брюне много рассказывал про вспыльчивость потомков колонистов в Северо-Американских Штатах. Чуть что – люди за револьверы хватаются – дома ли, на улице, или в банке.

– Жюль Брюне? – переспросил тогда Берг. – Это, кажется, французское имя. Вы, видимо, познакомились с ним нынешней весной в Париже? Он бывал в Америке?

– Он много где побывал, друг мой, – ушёл от разговора японец. – И в Америке, и в Японии… Нет, это давний друг, Берг. Впрочем, мы говорили о русских обыкновениях…