Посол. Разорванный остров

Отлучившись, Белецкий вернулся с бутылкой «Шустовского», двумя пузатыми бокалами и лимоном. Выпили собеседники не чокаясь, лишь отсалютовали друг другу бокалами.

— Да, с Настенькой всё плохо, господин посол! — признался, словно и не было паузы в разговоре, Белецкий. — Наверное, правильнее было бы сказать ей, что Мишель умер. Согрешить, обмануть — но не повернулся язык. Исчез человек из её жизни — и всё! Ни мёртвого Мишеля, ни живого. Мёртвых можно оплакать — и жить дальше. А что прикажете делать девице, которой сказали, что её жених исчез после совершения некоего воинского преступления и доселе в розыске? Она ждёт от него весточки каждый день! Она себя винит в том, что они так… расстались!

— Я понимаю вас, господин Белецкий! Понимаю и не снимаю с себя вины за всё, что случилось с Бергом… Мы с вами уже говорили об этом!

— Вы тут и вовсе не при чём, ваше высокопревосходительство. Не вы же послали Мишеля в ту безумную поездку! Не вы столкнули его с этим, как его… С секретарём, в общем, — махнул рукой Белецкий. Взяв в руки бутылку, он вопросительно поглядел на собеседника и после разрешающего кивка наполнил бокалы. — Судьба, рок! Иначе, наверное, и не скажешь!

— Неужели вы искренне полагаете, что моей вины в случившемся нет? — медленно, словно размышляя вслух, произнёс Эномото. — Поставьте себя на моё место, господин Белецкий: вас гнетёт ощущение надвигающейся беды, ваш друг видит это. Но вы держите его на расстоянии, не доверяете ему своих секретов. Не просите о помощи — и друг решает действовать сам! И попадает из-за своей молодости и горячности в чудовищную ситуацию. Едва не умирает, лишается руки — это из области физических страданий. Но есть ещё и нравственная сторона дела — офицер, совершив государственное преступление, попадает в немилость своего монарха. Его ищут, чтобы отдать под трибунал и посадить в тюрьму. Он геройски воевал, а его вычёркивают из списков батальона. Он теряет вашу Настеньку, наконец. А его родители? Он не может нынче «выйти на сцену», потому что не желает, чтобы близкие ему люди получили ещё один удар — суд, тюрьму, позор… И вы продолжаете утверждать, что я тут не при чём?! Вы на моём месте чувствовали бы себя не при чём?

— Я не прав, Эномото… Беру свои слова назад. Наверное, это одна из граней русского менталитета — мы всегда жалеем тех, кому больно, кто страдает. Жалеем и пытаемся поддержать хотя бы сочувствием. Простите…

— Как мне жить, господин Белецкий? Доверь я Мишелю в то время хоть часть своей тайны — и всё могло быть иначе! Мы, наверное, посоветовались, возможно, нашли бы какое-то решение проблемы… Во всяком случае, я не позволил бы ему мчаться за Асикага и вызывать его на поединок!

Мужчины замолчали, избегая глядеть друг на друга. Оба смотрели в большое чистое окно, за которым мелькали клочки полей, рощицы, бедные деревеньки с покосившимися лачугами крестьян. Отчего-то совсем безлюдно было за окнами литерного экспресса — словно все обитатели здешних мест, сговорившись, попрятались от проезжих свидетелей своей безысходности и нищеты.

Затянувшееся молчание прервал Белецкий:

— Ну а он, ваше высокопревосходительство? Он вспоминает Настеньку? Свою прошлую жизнь?

— Знаете, Белецкий, как-то в такую же примерно минуту откровенности, как и у нас с вами, с «Шустовским» на столе, Мишель показал мне целую пачку писем, которые он едва ли не ежедневно пишет своей невесте. Пишет — и складывает в шкап. Пишет — и складывает…

— Будь оно всё проклято! — Белецкий хватил кулаком по столику, подхватил качнувшуюся бутылку. — Слушайте, Эномото! Дайте мне знать, когда покинете пределы России — и я добьюсь высочайшей аудиенции! Расскажу его величеству об истинных мотивах безумного поступка Мишеля. Раскрою ему ту часть вашей тайны, которую вы позволите раскрыть. Я умолю государя простить Берга! Говорят, что после Турецкой кампании[86]

 он стал сентиментален и ещё больше привязан к своей фактической жене, Екатерине Долгорукой! Я упаду на колени перед ней! Я заставлю дрогнуть его сердце! А вы будете уже в Японии, в безопасности…

— Неужели вы полагаете, Белецкий, что меня волнует собственная безопасность? Да если бы дело было только в ней — я давно бы покаялся перед Александром! Три дня назад я был приглашён на прощальный завтрак с государем, в его резиденцию в Царском Селе. Хотите, расскажу?

* * *

— …Ну-с, господин посол, это наш последний завтрак в России, — Александр самолично предложил своему гостю вазочку с печеньями. — Не желаете ли? Так вот, я уже так часто повторял вам, господин Эномото, что мне не хочется расставаться с вами и терять такого интересного собеседника и доброго друга, что, наверное, надоел с этими признаниями!

— Что вы, ваше величество! Поверьте, я высоко ценю ваше расположение ко мне, ваше внимание и интерес к японским обычаям и культуре. Позвольте, в свою очередь, заверить вас, что и мне чрезвычайно жаль расставаться с вами! Если у меня когда-нибудь будут дети, ваше величество, поверьте: они будут гордиться отцом, которого подарил своей дружбой русский царь!