Посреди земли

«Эмёке, милая моя внучка! Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. С тех пор как ты уехала два с половиной месяца назад, я осталась одна на свете. Совершенно одна! Меня словно бы посадили на плавучую льдину. Когда в тот ясный солнечный августовский день мы простились с тобою на вокзале и я в последний момент купила тебе в киоске все, какие нашлись на венгерском языке, газеты и журналы, даже «Вестник пчеловода», я еще думала: у меня большая семья, меня любят, я нужна. И я люблю эту семью больше всего на свете. Это был последний счастливый момент в моей жизни, счастливый, несмотря на горечь разлуки с тобой на целых четыре месяца. Но ведь это такой короткий срок, и расстались мы в уверенности, что скоро увидимся, а тебе нужно строить свое будущее… Потом по дороге домой, в машине, твой отец…

Мою жизнь ты знаешь, я много о ней рассказывала. В последний год войны я овдовела и осталась с дочкой, твоей матерью. Во время осады Будапешта и инфляции мы немало натерпелись, но эти страдания разделяла с нами вся страна. Общее несчастье, общие беды, Эмёке, куда легче переносить; хуже, когда нищета, болезни, несправедливость обрушиваются на человека, оставшегося в одиночестве. Но даже когда положение в стране более или менее наладилось, мы жили довольно скромно — на жалованье мелкой служащей широко не поживешь. Твоя мать во что бы то ни стало хотела учиться, она вышла замуж, и муж ее, уже взрослый человек, тоже учился… Что мне оставалось делать? Я отказалась от собственной жизни и жила ради них. Мне никогда не приходило в голову, что я приношу себя в жертву, никогда не приходило в голову, что меня считают прислугой… До того самого августовского дня…

По дороге домой в машине твой отец сказал, что появилась возможность получить через несколько лет квартиру со всеми удобствами, которую потом унаследуешь от меня ты, Эмёке. Я должна переселиться в дом, предназначенный на снос. Дома этого он мне не стал показывать, хотя на работу в тот день не пошел и времени у него хватило бы. Мне эта идея не понравилась, я даже как-то растерялась. Я никогда не жила одна, в моем возрасте трудно привыкать к новому образу жизни, к новой обстановке, новым соседям… И почему так внезапно?.. Почему после твоего отъезда, если эта будущая квартира в конце концов предназначается тебе?.. И потом, если бы дома нам было тесно… Но обсудить это с твоим отцом не было возможности, он высадил меня перед домом и велел тотчас же упаковать все свои вещи — через час за мной придет грузовик!

Лучше бы я тогда умерла, Эмёке! Мне вдруг стало ясно: я отставной солдат, отслуживший свою службу, я выполнила свою обязанность, вырастила детей, а теперь состарилась, стала лишней и никому не нужна.

В тот же день твой отец перевез меня в этот ужасный дом… О нем я даже и писать не хочу. Скажу только одно: если бы твои родители запихнули бы меня в какую-нибудь богадельню, они поступили бы со мною менее жестоко.

Проведя в одиночестве несколько мучительных дней, я пошла домой поговорить с дочерью. Но разве можно с ней говорить?.. Мне удалось вставить лишь несколько слов в поток ее жалоб. Я предложила: хорошо, я переселюсь в этот ужасный дом. Оставим там кое-что из мебели, время от времени я буду там показываться, чтобы меня видела дворничиха, могу даже каждый день туда заходить, но зачем мне жить там? Я не выдержу одиночества и праздности. Да, и праздности. Знаешь, что ответила твоя мать? «Мы достаточно нянчились с вами, мама, теперь нам хочется немного пожить для себя». И ушла, оставив меня в холле и сославшись на срочную работу, которую к утру нужно сделать.

Я немного посидела в квартире, что долгие годы считалась моей, но ни твой отец, ни твой брат не сочли нужным сказать мне хоть слово. И я ушла в тот ужасный дом. Два с половиной месяца назад. Я не хочу их ждать… и все же постоянно жду. Они ни разу у меня не были. Даже письма не прислали. Неужели и ты не писала мне, Эмёке? Этому я не могу поверить! Но писем твоих они не передали мне…

Больше я так не могу. Прости меня, Эмёке. Когда-нибудь, быть может, ты поймешь меня. Целую тебя. Твоя несчастная, отчаявшаяся бабушка».